Ферма - [3]

И тут он, наконец, дал себе передышку. Заметил, наверное, что мы всё молчим. Поглядел на нас — а глаза у него синие-синие, даже при свете тусклого фонаря видно, какие яркие. Красивый такой парень. Прям вот как есть — сказочный принц.

— А чегой-то вы, — говорит, — молчите оба? Языки проглотили?

Подошел к нам, присмотрелся повнимательнее. Улыбаться перестал.

— Вы, — говорит, — случайно, не немые? Ну-ка, девочка, как тебя зовут?

Взял меня за плечо.

— Я, — говорю, — не девочка никакая. Я пацан.

— Да ну? — Принц прям растерялся. — А что ж ты в платье ходишь? Впервые вижу, — говорит, — чтоб парень в девчачьем платье ходил. Что у вас тут за дела такие? Или вы из дома убежали, что ли?

Ну, вот как тут ему объяснить? Выйдет какой-то чужак из лесу, наткнется на тебя с бухты-барахты, и нате, выложите ему все сразу на тарелочке! Да как?!

Не знаю, как. Не знаю почему. Но словно пнуло меня что-то изнутри поддых да кадку с помоями расплескало. Все из меня полилось наружу. Во всех подробностях про мою поганую жизнь.

Про то, что сирота давно. Из детства своего почти ничего не помню. Иногда, когда сплю, одну и ту же картинку во сне вижу: пацаненок маленький в красных штанишках и белой рубашечке едет на трехколесном велике в темноте. Впереди у него свет — яркий такой, белый-белый. Это там дверь какая-то открыта, и изнутри тот свет бьет. В темноте вокруг ничего не видно, но и свет этот такой, что в нем ничего не разглядишь. Не освещает он, а только слепит… Пацан едет, педали крутит, они скрипят. Куда он едет? Зачем? И кто там ждет его, за этим светом, ничего я не знаю. Но чувствую — жуть меня забирает от скрипа этого велика, аж в пот бросает, и просыпаюсь я в слезах и соплях. Кто этот малец на велике, даже не знаю. Может, я сам?

Вот это я ему зачем-то рассказал. И о своих кошмарах, и о том, как на ферме оказался. О том, что последние мои приемные мамаши — они обе требовали, чтоб я их мамами называл. Мама один и мама два. Они женаты были друг на друге. Даже бумажку мне какую-то с печатями показывали. Но мне это по барабану. Хотят в свои игры играть — пускай. Еще эти старые дуры хотели, чтоб я для них был девочкой.

Они мне платья покупали и надевали белые колготы, а волосы мыли специальным шампунем, чтобы росли мягкие и шелковистые, как у девчонок. А я что? Мне по фигу. Девочек, по крайней мере, не бьют так, как пацанов. Предыдущие родители мне жрать не давали, если я шумел или бегал. Еду мне наливали в собачью миску, а вместо воды заставляли горький кетчуп лакать, если услышат вдруг, что я плохими словами ругаюсь. Чтоб мне язык как следует прижгло за грехи.

Так что эти две мамы меня, в общем, даже устраивали. Сюсюкали они противно, но это ничего, это терпеть можно. А на ферму я попал из-за их соседки. Надо ж было ей влезть в чужие дела! Она, зараза, медсестрой работала и как-то случайно узнала, что эти мамы меня таблетками специальными кормят. Таблетки, чтоб мальчика в девочку превратить. Гармоны — кажется, так они называются?

Ну, она сказала про это моим мамашам. Про то, что все знает. Они перепугались: дескать, из-за меня их под суд отдадут. Подумали, посоветовались — и потом потихоньку сплавили меня к Хозяину с Хозяйкой на передержку.

Хозяева раньше звериную гостиницу держали. Хозяин — он вроде как ветеринаром когда-то был. Поэтому, если что, лечит нас сам, в больницу к доктору не возит. Говорит — глупости, лишний расход.

Ну, вот, они собак сперва передерживали, а потом на детей перешли. У них этот остолоп Михей — он как раз тоже приемный. Его кто-то когда-то поленом по голове шваркнул — с тех пор он такой идиот. На ферму многие приезжают, чтоб детей оставить — приемных или купленных. Бывает, больные попадутся, а на что они такие кому нужны? Или не больные, а вот как Ханна или Очкарик был — слишком умные. Тоже надоедает. Случалось, кого-то отсюда, наоборот, забирали. Но это редко, и тоже ничего хорошего. Когда забирают — это еще хуже иной раз, чем тут. Я сам не знаю, но от Очкарика такое слышал, даже повторять не хочу…

Ну, а Хозяева и от тех, и от других денежки получают — от тех, кто привозит, и от тех, кто увозит. И от тех, кто тут, на месте, пользуется. Как Жирдяй, например, Ханной.

А кроме того, мы еще и по дому работаем: убираем, стираем, посуду моем. Все, что Хозяйке лень самой делать — все на нас спихивают. Со свиньями вот… И в огороде. И в парниках.

— Постой, постой, — Принц разноцветный слегка ошалел от моего рассказа. — Что-то я ничего не понял, что ты тут несешь. Хочешь сказать, на вашей ферме одни дети работают? Такие вот малявки, как ты? Малыш, да тебе сколько лет?

— Мне, — говорю, — восемь. А Хромому — шесть.

— Обалдеть, — парень говорит. Волосы надо лбом взъерошил, одну прядь на палец накрутил. Хотел на землю сесть. Только земля-то холодная. Ноябрь как-никак. Ну, он на корточки сел. Смотрит на нас круглыми глазами.

— Так, — говорит. — А как же социальные работники? Учителя? Они-то знают о том, как вы тут живете?

— Какие, — говорю, — учителя?

— Так вы, значит, и в школу не ходите? Ваш опекун не возит вас?

Мы с Хромым вместе плечами пожали: нету тут никаких школ поблизости, и опекунов нету. А возить нас куда-то в школу — какому дураку надо? Это ведь Хозяину лишние траты. К тому ж мы и так все что надо умеем уже. За свиньями убирать — дело нехитрое. Противно только.