Феномен войны - [15]

Острота противоборства между двумя выборами усугубляется тем, что в 21-ом веке новые десятки народов оказались перед необходимостью перехода из земледельческой стадии в индустриальную. Такой переход требует отказа от многих традиций и верований, отстаивая которые люди готовы идти на смерть. Подобные же процессы и катаклизмы происходили на этапе перехода сотен кочевых и мигрирующих племён к осёдлой жизни в земледельческом государстве — их мы рассмотрим во второй части книги. Пока же пришла пора вглядеться в последнюю из трёх главных страстей человека: порыв к бессмертию.

3. Жажда бессмертия

Есть мистика, есть вера, есть Господь.

Есть разница меж них и есть единство.

Одним вредит, других спасает плоть.

Неверье — слепота. А чаще — свинство.

Иосиф Бродский

«Нет, весь я не умру! Душа в заветной лире / мой прах переживёт и тленья убежит», — писал Пушкин.

«Но не тем холодным сном могилы / я б хотел навеки так заснуть…», — мечтал Лермонтов.

«Не листай страницы! Воскреси!», — взывал Маяковский к большелобому химику из будущего.

Надежду «убежать тленья» разделяли с поэтами миллиарды людей, живших на Земле до них и после. Не имея «заветной лиры», они искали других путей избавления от ужаса неизбежной смерти. Вся религиозная жизнь человечества вырастает из этого импульса: приобщиться через обожествление к солнцу, луне, камню, океану, Зевсу, Озирису, корове, змее или Богу невидимому и верить, что какая-то частица тебя сохранится за пределами твоей земной жизни, благодаря твоей причастности к объекту обожествления.

С самых первых шагов человечества, различимых в тумане прошлых тысячелетий, мы видим эти неутомимые попытки продлить наше существование если не в бесконечность, то хотя бы за пределы различимого умственным взором. Чтобы описать историю верований разных племён и народов, понадобилась бы энциклопедия в сотни томов. Мифы и саги о богах египетских, индийских, китайских, вавилонских, греческих, варяжских, мексиканских и прочих демонстрируют нам безграничность человеческой фантазии. Всё идёт в дело, всё годится — только бы не остаться лицом к лицу с осознанием собственной смертности!

Строительство пирамид, храмов, монастырей, соборов, мечетей, но также и строительство коммунизма, Третьего рейха, Нового Халифата приобщает человека к тому, чему суждено пережить его. Здесь жажда бессмертия проявляет себя в макромире мировой истории. Но в микрокосме отдельной человеческой души и судьбы тот же порыв проявляется у всех народов, в первую очередь, самым непосредственным образом: заботой о детях, которым суждено продолжить твой род, и бережным сохранением памяти о предках. Потомки и предки — эта невидимая струна, протянутая из бездны прошлого в бездну будущего, позволяет нам мысленно скользить по ней, почти забывая о неизбежности собственной смерти. Спасая своих детей, человек может пойти на верную гибель, а оскорбление, нанесённое памяти предков, постарается смыть кровью обидчика.

Обожествление семейных связей в античном мире замечательно описал французский историк Фюстель де Куланж. «Отец убеждён, что судьба его после смерти будет зависеть от сыновнего ухода за могилой, а сын, со своей стороны, убеждён, что отец по смерти станет богом домашнего огнища и ему надо будет возносить молитвы. Легко понять, сколько взаимного уважения и любви эти верования внедряли в семейство… В семье всё было божественно. Чувство долга, естественная любовь, религиозная идея, всё смешивалось и сливалось воедино… Человек любил тогда свой дом, как ныне он любит свою церковь».[21]

Заключая свой завет с Ноем, а потом и с Авраамом, Господь не обещает им ни беззаботной жизни в награду, ни райских кущ за порогом смерти, но только одно: «Умножу ваше потомство, как песок морской» (Бытие, 9:7–9; 17:2, 7–8).

«…Так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов своих; и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего» (Бытие, 22: 16–18).

Здесь опять обильное потомство выступает как главная награда за праведность. И наоборот: за то, что Хам согрешил, посмеялся над наготой своего напившегося отца, его потомки обречены стать рабами других народов (Бытие, 9:25–27).

Скептический ум нашего современника вряд ли может поверить, что народ, не имевший письменности во времена Авраама, мог сохранить в устном предании память о всех предках, отделявших его от Ноя (Бытие, глава 10). Не сочинил ли более поздний летописец все эти имена, число которых переваливает за сотню? Но здесь для нас важно другое: сама священность этого длинного списка давала каждому иудею надежду на то, что и его жизнь не начинается рождением и не кончается смертью.

По мере расширения человеческих сообществ от семьи к клану, от клана — к роду, от рода — к племени и государству неизбежно должны были возникать конфликты между различными миражами бессмертия. «Я могу уповать на бессмертие, пока я блюду все заветы своего рода» могло придти в мучительное противоречие с требованиями более высокого порядка. Страшное испытание, которому Господь подверг Авраама, потребовав от него принести в жертву его главное упование — сына Исаака, продолжает потрясать наши души и много веков спустя. Рембрандт воспроизвёл его в картине «Жертвоприношение Авраама», Кьеркегор — в книге «Страх и трепет», Бродский — в поэме «Исаак и Авраам».