Феномен Табачковой - [15]

«…азартно и нелепо… крокодил этакий… в Дагомее… листья жгут… руб двадцать… и от молний трагических с каждым годом светлей… на углу Севастопольской… собрала портфель… мелодраму разводят, но хочется верить… скоро, очень скоро… желтых было много».

— Опять кто-то плачет, — она открыла глаза. — Не выношу, когда плачут. Но хотела бы знать, что это за песенка? Грустный женский голосок. Я сразу узнаю его:

«Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!».

— Вы — уникум, — Аленушкин быстро зашагал по комнате. — Не спорьте, я в этом убежден. Если есть люди, которые читают мысли, то ваша книга голоса. — Он опять заглянул во все углы, постучал костяшками пальцев по стенам, потом вдруг пропел: «Эй, вы, кони, кони, кони!», чем привел Анну Матвеевну в замешательство. — Слышали? Почти эхо. Я, кажется, понял в чем дело. Ваша комната расположена таким образом, что вбирает в себя самые отдаленные звуковые волны. Акустический феномен налицо. С точки зрения физики, чистейшая абракадабра. Однако напрашивается аналогия с эффектом морской раковины. Когда же вы закрываете глаза, срабатывает присущее только вам, какое-то шестое чувство, и вы начинаете слышать то, что говорится кто знает где. Хотел бы я выяснить, на каком расстоянии сказано все слышимое вами.

— Я уж и сама думала об этом. И все-таки трудно поверить.

— Ну почему, ничего мистического. Конечно, утверждать со всей вероятностью, что это так, не могу. Это лишь мои предположения. Помните барона Мюнхгаузена?

— Хотите сказать, что уподобилась ему?

— Ни в коем случае! Речь вот о чем. В одной из историй этого великого враля звук в рожке почтальона «замерзает», а на постоялом дворе, в тепле, «оттаивает» и «выходит» в трубу.

— Значит, голоса прилетают ко мне погреться?

— Что-то похожее. Отдельные предметы вибрируют от звука голоса, трением заряжаются о воздух и излучают в пространство волны электрического поля. Их можно уловить гам, где голос уже не слышен, и снова перевести в звук. А поскольку ухо — нечто вроде совершенного технического прибора, то не исключено, что у некоторых индивидуумов этот прибор работает на каком-нибудь сверхрежиме, улавливает электроволны с очень дальних расстояний. Что, видно, и присуще вам.

— Но как из всей этой кутерьмы?..

— Понятия не имею. Без сомнения, вы принимаете ничтожную часть голосов, иначе ваши барабанные перепонки просто не выдержали бы. Скорей всего, это голоса определенного тона и тембра, а может, еще какой-то неизвестной нам физиологической окраски. В эфире нынче полнейшая неразбериха, и из этого электрического ландшафта вы извлекаете совершенно определенные звуки, а именно — голоса. Нет, это поразительно! Но вы никогда не узнали бы о своей уникальности, если бы не ушли из старого дома и не поселились в этой комнате.

— Мюнхгаузен, раковина, ландшафт… Ну и наговорили же вы!

— Можете мне поверить, я человек трезвый.

— Так уж и трезвый? А кофейная гуща?

— Мы же условились, что это игра. Да, пятнадцать минут давно прошли. Идемте, посмотрим, что там у нас с кофе.

Они перешли на кухню. Сели за квадратный кухонный столик, съели по эклеру, и из фарфоровых чашечек стали пить кофе вприкуску с сахаром и печеньем, На третьем глотке Аленушкин сообщил:

— Поймал.

— Что? — не поняла Анна Матвеевна.

— Мысль-бабочку. Вот она: чтобы совсем избавиться от голосов, вам нужно или поменять квартиру или…

— Нет-нет, обмен отпадает, — запротестовала она. — По крайней мере, в ближайшее время — меня так утомляют всякие переезды.

— Тогда остается одно: шкаф поставить в другой угол, диван к противоположной стене, срочно купить звукопоглощающие материалы.

— Что именно?

— Ковры, дорожки на пол, портьеры, занавеси. Парочку мягких кресел. И придется еще сделать пышный перманент или обзавестись париком, — весело заключил он.

— Смеетесь?

— Ничуть. Замечено, чем больше в концертном зале пышных женских причесок, тем лучше звукопоглощение.

С минуту Анна Матвеевна растерянно смотрела на гостя.

— Ох и шутник же вы! — наконец выдохнула она.

— Все это вполне серьезно, — Вениамин Сергеевич даже будто обиделся. Нет, вы начинаете задаваться. Почему я должен шутить? И вообще, что тут небывалого? Да знаете ли, милейшая, сколько в природе чудес, рядом с которыми ваше — арбуз в шляпе!

— При чем тут арбуз, да еще в шляпе? — рассердилась она.

— Неужели мы говорим на разных языках? — Вениамин Сергеевич нахохлился и так посмотрел на Анну Матвеевну, что ей стало неловко.

— А-а-а, кажется, поняла, — пробормотала она. — Арбуз и шляпа — обычные предметы, а арбуз в шляпе — это уже нечто. И в то же время не из ряда вон выходящее.

— Верно, — обрадовался Вениамин Сергеевич и опять стал прежним, с лукавым прищуром глаз. — Так вот, на свете уйма необыкновенного: поющие пески и зуб динозавра, которому миллионы лет, космические радиомаяки и эффект супругов Кирлиан, искусственное сердца и Вселенная в электроне. Да мало ли… Но если быть повнимательней, можно увидеть самое любопытное чудо. Оно — человек. Обыкновенный. Без сверхъестественных способностей различать руками цвета, читать мысли на расстоянии или ходить босиком по раскаленным углям. Люди обычно замечают то, что трудно не заметить. И ленятся заглянуть в себя. А там, в глубине, можно найти все: и поющие пески, и зуб динозавра…