— Будет.
— Просьбу мою можешь исполнить?
— Могу.
— Вот и хорошо. У меня тут сто рублей — отначка, «подкожные». Может, пригодятся? Бери тогда… У тебя ведь не густо с деньгами?
— Возьму.
— Вот и хорошо. Я их — в конверт, вместе с рекомендацией…
— А сомневались-то чего? Сунули б в конверт, без предисловий. Думаете, спасибо только в лицо говорят?
— Извини, дочка, но так, по-моему, лучше: в лицо. И проклинать, и благодарить. Сергею-то напиши, он в армию служить уходит.
— Куда ж я ему напишу?
— А ты мне сперва напиши: я передам. Договорились?
— Вам напишу, а ему — погожу.
Потапов двинул в проходную. Возле вертушки, рядом с мрачноватым, еще не старым вохровцем топтался, поскрипывая протезом, Георгий Поликарпович. Зеленая шляпа на его голове была то ли вычищена щеткой, то ли просто выбита о колено, во всяком случае шляпа сегодня смотрелась опрятнее и в некотором смысле торжественнее.
— Рад видеть вас, Георгий Поликарпович! Вы ко мне?
— Дак ить… на работу. Как сговорились…
— Очень хорошо. Посажу вас покуда на задние ворота. Там у нас односменка до сих пор была, на дневное время. Как вы насчет ночного времени, Георгий Поликарпыч? Удвоим борьбу с утечкой продукции?
— Беспременно, н-нда-а.
— Вот и оформляйтесь. А я в кадры позвоню. И насчет приказа позабочусь. А на зиму, Георгий Поликарпыч, если пожелаете — «ночным директором», на телефонные звонки ночью отвечать из моего кабинета? Есть такая должностенка, мы ее сократили, однако можно возобновить. Вот только с профсоюзами предварительно обговорить необходимо.
Потапов выбрался на фабричный дворик, тесный, замощенный дореволюционной брусчаткой. Территория фабрики в этом месте осталась неприкосновенной с давних времен; разрослась же она позади старенького главного корпуса, сложенного, как и фабричная труба, из бессмертного красного кирпича нерушимой прочности — разрослась за счет снесенных, весьма обветшавших хибар и бараков, где издавна проживали обувщики, у которых теперь современные квартиры и не менее десяти автобусных остановок — от жилья до места работы.
Фабрика уже вовсю «строчила», в открытые окна главного корпуса вместе с характерными запахами выплескивался ровный шум машин и станков, сливавшийся с гулом и шорохом людских шагов, ловких движений, голосов, сердечных перестуков.
Во дворе Потапову повстречалась пожилая уборщица территории. «Новенькая, что ли? Никогда прежде не видел».
— Здравствуйте! — обратился он к ней, чем несказанно напугал женщину, которая не сразу нашлась, пробубнив что-то в ответ.
— Извините, вы давно на фабрике?
— Я-то? А с восьми утра, кормилец… Как полагаетца. Али не так што?
— Извините, но я о другом. Работаете на фабрике недавно? Или я ошибаюсь?
— А тридцать пятый годочек, кормилец! Спервоначалу, значитца…
— Простите… И — доброго вам здоровья! — Потапов хотел приложить руку к сердцу, но рука была занята чемоданчиком. И тогда Потапов, слегка поклонившись женщине, заспешил по своим делам.
А пожилая уборщица, опершись на метлу, нерешительно улыбалась ему вслед.
