Феникс - [67]

— А если серьезно, — сказал Жигулин, — я был тайным учеником Ульяшки, сестры моей супруги.

И Айка услышала рассказ о сибирской деревенской девахе Ульяшке, которую за слабость ума прозвали юродивой. В двадцать лет, переболев энцефалитом, Ульяшка повредилась головой, стала летом и зимой ходить простоволосой, босиком, в свободном, без пояса, темном платье, похожем на рубище. Никакая болячка с тех пор не приставала к Ульяшке, этой гигантской девке со спутанными кудлами на голове. Как только сходил с роки лед и земля, еще не совсем оттаявшая, продрогшая, чуть начинала дышать теплом, Ульяшка вешала себе на грудь привязанный к веревке сколок валуна и под взглядами выстроившихся на мосту зрителей, в основном мальчишек, входила в еще ледяную воду речки. Жигулин собственными главами видел, как минут семь шла она по выгнутому речному дну и над головой ее мерно всплывали пузырьки воздуха. Выйдя па другом берегу, Ульяшка сбрасывала с шеи камень, кланяясь на все три стороны, выталкивала из могучей груди мощные струи воды и с песней о наступившей весне шла куда-то в тайгу, откуда возвращалась дня через три, исхлестанная ветками, исцарапанная, но веселая, загадочно сообщая каждому встречному, что нынче она с самим батюшкой-медведем зналась.

После Ульяшкиного речного перехода обычно устанавливались теплые дни, в полях начинался сев. Старики считали Ульяшку святой и не позволяли молодежи смеяться над ней.

— И еще одним замечательным свойством обладала Ульяшка, — рассказывал Жигулин, пропуская пятую или шестую чашку чая. — Бывало, зайдет в избу и как закричит: "Наводнение!" Все вскакивают, лезут на русскую печь, потому что в двери и впрямь врывается поток неизвестно откуда взявшейся воды. А Ульяшка руки в боки, кудлатую свою голову назад и стоит, заливается. Это она так шутила, наводя на людей гипноз. Она-то и заставила меня призадуматься: что же, мол, мы, люди, представляем из себя, на что способны? Вот и стал я тренировать свой ум и тело. До Ульяши мне, разумеется, далеко, по кое-чего достиг.

Жигулин почему-то вызывал у Ирмы настороженность, даже некоторый испуг своими феноменами. И она так и не подружилась с ним, хотя порой приглашала па обед или ужин. Айка догадывалась, что мать делает это из чисто педагогических соображений: ей нравилось, что Жигулин постоянно внушает дочери, что человеческий организм обладает великими возможностями.

В этот раз она вспомнила о Жигулине с гнетущей досадой. Где они, куда запрятались, эти пресловутые возможности? Почему не проявляют себя именно в том случае, когда и впрямь необходимо? Так ли уж обязательно уметь лежать на стеклах, ходить под водой? Нет, она не может упрекнуть себя в лени — чуть ли ни треть сознательной жизни отдано мышечному тренажу и плаванию. Может, не хватает веры в собственные силы? Да, порой падает духом, когда смотрит на свои ноги, эти безвольные плети. Но и нельзя сказать, что не живет верой. Хотя мать с детства не обнадеживала ее, но намек на возможные перемены был. Иногда казалось, что в какой-то иной жизни она ходила, потому и сны снятся такие яркие в своей осязаемой зримости — о том, как ходит и даже бегает.

Было в ее положении нечто унизительное для человеческого, женского естества. Размышляя об этом, она анализировала свои отношения с Гали. Можно ли в такой ситуации верить в искренность чьих-то чувств?

Подобные мысли заводили слишком далеко, и она начинала злиться на себя. Почему сомневается в Гали? Раз есть сомнения, значит, признает, что любить ее не за что. "А как ты относишься к самой себе?" — задавалась жестоким вопросом. И с горечью признавалась: "Уважаю. Но не люблю. Не люблю свои мертвые ноги, эту беспомощность, зависимость от других. И вынужденность обременять собою — ненавижу. Так что же тогда хочешь от других?"

После подобных мысленных экзекуций с меньшей тревогой думалось о будущем, но в душе что-то затвердевало, становилось жестоким и отталкивающим.

Мыслепутешествия — вот что было стабильным, на что всегда можно было опереться в любой тревожной ситуации. И сейчас, когда отчего-то не хотелось видеться с Гали, который после разговора с Буковым — и о чем они там говорили? — не приходил, она с благодарным теплом думала о своем даре. Это несколько отвлекло от тягостных мыслей о неудачном подъеме на ноги. Никакие житейские передряги и бури не могли отнять у нее тайные уголки Земли и Вселенной, куда залетала ее мысль. Какая разница, собственная ли фантазия устраивает ей такие удивительные приключения или мозг ее и впрямь способен преодолевать время и расстояние? Главное, что жизнь не ограничивается прикованностью к постели.

Вторично сорванная поездка на Орлике представлялась теперь чем-то весьма затруднительным, недосягаемым. И все-таки знала, что однажды помчится на коне, и ветер будет свистеть в ушах, и она задохнется от скорости и объятий Гали. А пока в голову лезли мысли о том, что испокон веков мужчины выбирают себе подруг красивых, статных, здоровых. Это сама природа стремится к совершенному, физически крепкому продолжению себя в облике человека. Каков же в данном случае замысел природы? Для чего эта дружба с Гали?