Феникс - [8]

Пока он мылся, вытирался и примерял женский халат (от халата ее мужа он, чистый, брезгливо отказался, а старый халат Инги был слишком мал, но ему удалось как-то натянуть его на себя, запахнуть полы и завязать пояс), она сходила в гостиную, принесла кофейный сервиз - черный с золотом, всполоснула его водой и выставила на стол. Чашки были тонкими и хрупкими, как лепестки японской хризантемы. Судя по темному цвету, вкусу, аромату и крепости, кофе был бразильским, высокого качества и очень дорогой. Это вам не какой-нибудь дешевый суррогат, который пил Георг последнее время у себя в мастерской. Сделав последний глоток горячего бодрящего напитка, Георг закурил сигарету. Он любил, если выдавался случай, совмещать эти два маленьких удовольствия в одно большое. Он похвалил кофе и замолчал.

Воцарилось неловкое молчание, поскольку они еще не достаточно долго знали друг друга, чтобы просто помолчать вместе. Говорить же о выставке, а тем более об искусстве вообще, Георгу не хотелось, его тошнило от всего этого. Естественно, что их разговор скатился к общей для них теме.

- А что, твой муж, - сказал Георг с осторожностью человека, берущего в руки хрупкую вещь, - он действительно очень плохой человек? Может, он тебя бьет?

- Ну, как тебе сказать... - произнесла Инга, держа сигарету по-женски кверху огоньком и пуская тонкую струйку дыма в потолок. - Раньше он был интересным - и как человек, и как мужчина, - иначе бы я его не полюбила. А теперь... он просто импотент, и больше ничего. И это его страшно злит. Его злит, что я могу получать удовольствие не только от работы, но и сексуальное тоже, а он - нет. Когда рухнула Империя и погребла под обломками все его идеалы, он стал циничным. Стал исповедовать гедонизм. Коньяк и бабы стали его любимым занятием. Были. Он гулял напропалую, налево и направо. Потом, как бы в наказание, подцепил какую-то редкую болезнь... этого своего... органа. Вылечился, но стал импотентом. Понимаешь, у него в этом заключался весь смысл жизни. Теперь остался один коньяк, да и то при нынешних ценах не очень-то пошикуешь... Хотя зарабатывает он и сейчас неплохо.

- Что, в органах сейчас так хорошо платят?

- Ой, извини, я тебя чуть-чуть обманула. По старой привычке сказала... Он работает в службе безопасности какой-то небольшой фирмы. Заместителем начальника. В общем-то, невысокая должность. Это с его-то тщеславием и амбициями! Раньше да, был сотрудником госбезопасности, молодым, перспективным. Такая карьера намечалась!.. Но в 90-е годы, когда запретили компартию и ликвидировали КГБ, литавцы затеяли чистку всего и вся. Ланарда моего даже ненадолго посадили в тюрьму, потом выпустили, не найдя состава преступления... Этим периодом жизни он даже гордился одно время. Потом он понял, что старый режим не вернется, и стал резко перестраиваться. Отрекся от компартии - три часа простоял на коленях в Комиссии по Раскаянью (Георг представил: в углу, на рассыпанном горохе, со спущенными штанами...), набрал 70 баллов, - вступил в Гражданский Легион. Во вновь созданные органы безопасности - Плубис - его, конечно, не приняли. Теперь он набирает баллы, чтобы стать хотя бы стопроцентным литавцем. С чистотой крови у него все в порядке, а баллов "истинности" не хватает. Вот он их и добирает в Легионе. Хотя понятно, что перспективы у него хилые... Таким образом, жизнь лишила его всех радостей. И началось!..

Инга скривила губы, невесело усмехнулась.

- Да, он бивал меня изрядно. Когда был особенно зол, и дела на работе шли плохо: начальник его - трезвенник, катит на него бочку, грозится уволить... Правда, Ланард и сам в последнее время старался меньше пить, чтобы не стать алкоголиком, но все равно, даже в малом подпитии бывает невыносим. Своими мелкими придирками, иногда доходящими до абсурда, он доводил меня до истерики. Однажды у меня даже случилось нечто похожее на гипертонический криз. Это в мои-то годы!

Рука ее, держащая сигарету, мелко задрожала, и столбик пепла осыпался на пол.

- Я приду с работы, - продолжала Инга, нервно затягиваясь, - а он спрашивает так ехидно: "Ну что, Миледи, наеблась? Получила кайф?" Я отмалчивалась. А потом однажды не выдержала и брякнула: "Да-да, получила! Если ты не способен, то что же мне теперь, в монахини записаться?" Я врала ему, я два года ни с кем не была... Я хотела поддеть его больнее, чтобы он заткнулся наконец. И поддела на свою голову...

Георг весь подобрался как перед дракой, Инга продолжала:

- Сначала он мне врезал по печени, потом содрал с меня всю одежду и сказал: "Значит, ты говоришь, что я не могу доставить тебе удовольствие? Очень хорошо. Сейчас ты убедишься в обратном. Я доставлю тебе такое удовольствие, какого ты во век не испытывала". Он привязал меня к кровати в позе роженицы, предварительно сковав мои руки наручниками. Затем достал из ящика письменного стола свой пистолет, выщелкнул обойму, показал, что она полная, снова вставил ее в рукоятку и передернул затвор. После всех этих демонстративных манипуляций он поднес ствол к самым моим глазам и велел разглядеть там мою смерть. Потом он приказал мне поцеловать, пахнущий порохом и смазкой, ствол. Он совал мне его в рот, чуть зубы не выбил. Когда ему надоело, он спустился ниже и стал водить им по грудям. Возле левой груди рука его остановилась, и я увидела, как палец его, лежащий на курке, стал белеть. Палец напрягался! Он хотел спустить курок, но, слава Богу, как-то удержался. Может быть, ненависть в моих глазах, а не мольба, как он того желал, заставили его продолжить издевательство.