Фельетоны - [2]

И нечего возразить. В стародавние годы художник Иосиф Игин делал мой шаржированный портрет, к которому полагалось присобачить эпиграмму. Я-то хотел, чтобы сочинил эпиграмму дружественно ко мне настроенный А. Рейжевский. А Игин привез меня к беспощадному, отчаянной зубодробительности поэту Раскину.

— Ну, уж вы, поди, мне и нагадите, Александр Борисович, — загрустил я. — А окажись вы еще и антисемитом — тогда и вовсе мне не сносить головы.

— А уже и нагадил, — сказал Раскин. —

Он стиль и слово чувствует нутром.

Откуда б эти дьявольские гены?

Все пишут аккуратненько пером,

А этот озверело — автогеном!

Нынче, в эпоху пиара и беллетристической жути, когда уже все повально — романисты, и полчища дамочек, и Ксения Стульчак, и Хакамада, и полчища адвокатов — отовсюду доносится:

— Я — автор девяти романов!

"Она — автор одиннадцати романов!"

К сожалению, нынешние романисты не следуют осторожной и самосохранительной практике заключенных из зон особого и строгого режимов. Когда, допустим, ЗК Афанасьев с девятью доказанными следствием эпизодами растления малолетних и тремя убийствами, из коих одно — изуверское, клянется коллегам по неволе:

— Нету, пацаны, на мне никаких девяти растленок, нету, зуб даю. Один есть эпизод, и то по согласию. И убийство на мне одно, без изуверства. В состоянии аффекта и самообороны.

Точно так и я не отягощал население страны девятью романами, изданными полуторамиллионным тиражом. А имею всего один двухтомный роман "Проконтра", изданный тиражом в 300 (триста) экземпляров. С безобразным эпиграфом: "Коммунизм — это засуха пострадавшая от наводнения". И это извиняет меня перед гражданами страны. После чего я простился с прозой.

И вот — многие поэты переходили с возрастом на прозу: Пушкин, Есенин, Пастернак…

Будучи, видимо, человеком шиворот-навыворот — я в старости перешел на стихосложение. Любимейший мой писатель Исаак Иммануилович Бабель говаривал о себе: "Я — человек с раньшего времени". Также, будучи человеком с раньшего времени, я очень приобвык к издаваемости на бумаге. Но на родине для меня уже давным-давно не находится бумаги, поскольку вся она, видимо, употребляется на постановления Думы в первом, втором, третьем и прочих чтениях. Поскольку на родине все еще велик ряд недоотраженных на бумаге как отечественных, так и зарубежных сисек и жоп.

Ввиду таких обстоятельств я и вышел со стихами в интернет.

Тридцать лет, претерпевая различные тяготы, мне удалось проработать в журнале "Крокодил". И среди тысяч приходивших мне писем было процента два таких: "Ты погоди, полужидок, тебе родина еще намотает кишки на кулак!"

И родина, надо сказать, не была в простое, мотала. Но то ли диаметр кулака у родины был недостаточен, то ли метраж моих кишок велик — кое-что во внутренностях у меня сохранилось. И на что уж двенадцатиперстная кишка — с неё бы эти самые персты обдирать да обдирать, а перстов семь и по сей день наличествует.

Но и теперь, в интернете, я изнедоволил нескольких человек своими стихами. И получил отзывы в столь знакомом всем нам стиле: "А ты кто такой?" — и: "Пойдем, выйдем!"

Вот этот текст и есть сжатое разъяснение, кто я таков и откуда посмел взяться. Но взялся и готов выйти с кем угодно в любую из всероссийских подворотен. Последнее тем более осуществимо, что в нынешнем состоянии отечество мое является сплошной всепланетарной подворотней.

Шерше ля фам

Беда. Стилист и вполне сложившийся российский словесник, с удрученным лицом и погашенностью во взоре он приехал ко мне и сказал:

— Да, я знаю эту международную истину: если хочешь избавиться от кого-то — одолжи ему денег. Мне не хотелось бы разрывать с тобой отношения, но ссуди мне полторы тысячи долларов. Мне жизненно необходимо. Всего мне нужно пять тысяч. Если я их добуду, то уже через месяц все верну кредиторам. Даже под тридцать процентов сверху. Я завязываю с мужской беллетристикой.

— Что же назрело у тебя, что прощаешься ты с писательством? Открываешь ларек чипсов "Лэйс"? Или ферму бойцовых пернатых?

— Нет, — сказал бедолага. — Вовсе из писательства я не уйду Просто — теперь совершенно невозможно издаться, будучи мужчиной. Поэтому я ухожу в трансвеститы. Операция переделки мужчины в даму стоит пять тысяч. Посуди: самым большим тиражом в мире издана Библия. На втором месте Шекспир На третьем с полным собранием сочинений был этот, сырокопченый, что лежит в Мавзолее на Красной площади. А теперь его турнут с третьего места наши Агаты Кристи для бедных: Маринина и Донцова. Вон — "Эксмо" с ликованием извещает: тиражи издания Марининой перевалили за 30 000 000 экземпляров! Ленин, есть мнение, затер в России всю эту бузу — мстя за брата. А Донцова, шлепая свои романсетки, обществу мстит, должно быть, за папу. Папа-то её, Аркадий Васильев, и по разряду графоманов нынче не числится, а коммунистами был разнаряжен как общественный палач на процессе Синявского и Даниэля. А теперь что? Интеллектуала, гражданина, ясное солнышко — только посмертно издали Синявского, и каким тиражом? Кот наплакал: 1500 экземпляров! А Донцова, мстя за папу, ломит тиражи миллионами. Да с последующей экранизацией! Так что все: переделываюсь в бабу. Со сменой не только пола, но и фамилии. Имя выигрышное у меня — Александр, а фамилию сменю на "Маринина". Получится как у той: Александра Маринина. Я из предвыборных технологий это заимствовал. Там один кандидат под фамилию другого подсовывается, чтобы переять голоса. А я перейму у Марининой тиражи. Мужиком сочинительствуя — у меня в кармане вошь на аркане, блоха на цепи. И спрос за качество, за знание материала лютый. А по дамскому разряду — все позволительно. Ты глянь: Татьяна Устинова, "Эксмо" уже про нее изоралось: "Первая среди лучших!". "Звезда стильных и современных детективов!" Купите "Миф об идеальном мужчине", а всего шестнадцать романов. "Книги, которые хочется перечитать!" А читанешь — там сплошное: "Ледяной бетон внутри его вибрировал от страха". Из "его" куда дела Устинова первополагающуюся букву "н"? Да и вся фраза вибрирует от дебильности к идиотизму. Опять же: напиши я, мужик, что какой-нибудь мой персонаж орудует чугунным ломом — с меня критики шкуру сдрючат: инженер человеческих душ, где это ты на планете наблюдал чугунный лом? Уж на что у России всегда свой третий головотяпский путь — но и в России нипочем не найти, даже в Сочи, где металл не так хрупок, чугунного лома. Так что — бабам в писательстве все позволительно. Опять же — язык. Коль ты писательница — тремя тысячами слов обходиться можно вполне. Гони строку незамысловато, коротко, вроде ремарок к пьесам или сценариям — и полный ажур: "входит", "выходит", "выбивает соплю" (тут сразу тебе типизация человека из низов, потому что сморкаться могут только люди элиты, ну, Лужков, политолог Павловский, оборонный министр Иванов), "сбивается с панталыку", "обдристывается". Так что кто куда, а я в трансвеститы. Обмозговал уже все. Левую бюстину закажу размером поменьше, как у этой, у прикремлевской стенальщицы Памфиловой — можно будет вплотную придвигаться к письменному столу, А правую попрошу изготовить поразмерней, как у вице-спикера Слиски. Такую бюстину выложить на стол — и вполне можно использовать вроде муштабеля для поддержки руки. Ну, как художники, чтобы кисть в руке не дрожала, При долгописании очень помогает. А все остальное дамское попрошу изготовить по образу и подобию Ксении Собчак. Вот те и путь к успеху. Мужского пола беллетрист — ему кругом от ворот поворот. Мне уж сколько раз в издательствах говорили: у вас не только раскрученности — и раскляченности нету!