Фельетоны - [10]

Он привык к своей жуткой славе. Он сделался необходимым в деревне человеком. Если угрожала засуха или нападал на хлеб прожорливый червь, то шли сначала к отцу Панкрату, а затем и к Антону Антоновичу, потому что рачительный хозяин старается обезопасить себя и от бога и от нечистой силы, - так все-таки верней.

Этой осенью в соседней деревне шефы чинили мост через топкое, заросшее очеретом болото. Антон Антонович ждал, пока его позовут, но потом отправился сам.

На старом болоте кипела работа: крепко врезались топоры в дерево и свежая стружка густо желтела в болотной траве. Паровой копер, тяжело бухая, вгонял в землю острые сваи. Маг, потолкавшись среди этой суеты, направился к человеку в кожаной куртке, который бегал с карманной рулеткой и кричал осипшим голосом о каких-то бревнах. Маг поймал его за рукав и сказал зловеще:

- Нехорошо. Неладно дело ведешь. Плохо это кончится.

Человек в кожаной куртке бросил на него тревожный взгляд:

- А что? Крепления расшатались?

Маг наклонился и начал тихо шептать ему на ухо жуткую правду о болоте. В его тинистых, зацветших водах водилась всякая нежить - безглазая, бесформенная, страшная, по ночам вспыхивали синеватые огни. По мохнатым болотным кочкам бродил неизвестный голый мужик, который исчезал как дым, когда к нему подходили. На болоте была особая, странная жизнь, дикая, столетняя глушь, нельзя безнаказанно врываться сюда с дымом и грохотом машины. Но делу, конечно, можно помочь: хорошо, например, действует баранья лопатка. Есть вещи и почище лопатки, но это самое дешевое...

Руководитель дико взглянул на него и кинулся в сторону, где наводили настил на бревна. Маг обиделся, но идти домой по мокрой осенней дороге, ничего не добившись, не хотелось, и он снова поймал руководителя.

- А еще образованный, - сказал он укоризненно, - а еще беретесь мосты строить. Совестно. Ну вот, шкура черного кота, она дороже, но зато это вещь.

- Почем?

- Отдам за пять.

Человек в кожаной куртке зевнул, обнажив тридцать два зуба.

- Вот что, папаша, - сказал он. - Вон там есть сухое место. Положи свой узелок с чертовщиной и возьмись-ка лучше таскать бревна с ребятами. Работа поденная, полтинник в день. Больше заработаешь.

Маг пошатнулся, ошеломленный. Этот упрямый человек ни во что не ставил его древнюю деревенскую мудрость.

- А... голый мужик? - спросил он неуверенно.

- Да уж как-нибудь... авось...

Маг пожевал сморщенными губами. Кругом стоял деловой шум. Люди работали быстро, уверенно, острой сталью блестели топоры и падали белые щепки. Долго смотрел старик по сторонам. Машина с грохотом вбивала могучие сваи в болото. Что могут сделать против ее жадных, железных лап ветхие болотные призраки? С другой стороны, и полтинник - тоже деньги.

Маг положил узелок с бараньей лопаткой и черной шкурой, подвернул штаны и сказал тоном человека, идущего на крайность:

- Ладно. Но за болото я не ручаюсь.

"Правда", 14/XI-26

О ВОЕННЫХ И ШТАТСКИХ

Возьмите самого обыкновенного политпросвета или экправа. Снимите с него куртку и кепку, выньте из рук его рыжий, видавший виды портфель. Дайте ему шлем с красной звездой или матросскую бескозырку с ленточками, оденьте его в форму, - и вы не узнаете в нем вчерашнего штатского, вооруженного ручкой активиста. Военная выправка и жесты привыкшего к строю человека изменят его до неузнаваемости, и только комсомольский значок да чернильное пятно на указательном пальце изобличают в солдате или моряке вчерашнего комитетского зубра.

Он выучит много новых слов и узнает другие, новые пути. Шум комсомольских собраний сменит отчетливый, мерный шаг марширующих колонн или напряженное гудение машин в стальном корпусе корабля. Вместо отчетов и цифровых сводок он будет изучать траекторию пули, устройство затвора или гибкое тело самолета. И пока портфель будет пылиться на полке рядом с блокнотами и забытой кепкой, в его подсумке будут звенеть полные обоймы патрон.

Это не очень сложная штука - вздваивать ряды, целиться и стрелять; во всяком случае, не более трудная, чем тащить на себе пачку комиссий и гроздь разнообразных кружков. Служба быстро берет штатского человека, выпрямляет грудь, застегивает на все пуговицы, аккуратно выравнивает шаг и ставит на свое место в шеренгу солдат. Ухо быстро отвыкает от старых, знакомых слов: "слушали - постановили", "бронь", "фабзавуч", - все это остается позади, в рыхлых сугробах бумаг. Новые слова приходят и наполняют день равномерной, выверенной системой ученья, упражнений и походов.

Вчера на съезде, на торжественном заседании, на трибуну один за другим всходили матросы и солдаты. Говорили о Черноморской, о Балтийской, о Каспийской и Дальневосточной флотилиях, о береговой службе, об аэропланах и гидроаэропланах. Приветствовали, просили не забывать и дарили съезду подарки. Оркестр играл "Интернационал", зал кричал и аплодировал.

Моряки и красноармейцы, пришедшие с речами и подарками, держали руки по швам и ходили привычным строевым шагом, ничем не отличаясь от других таких же моряков и красноармейцев. Но зал не обманывался матросскими ленточками и красноармейскими нашивками. Делегации сразу узнавали "своего оратора, ушедшего во флот или в армию из их организации, и встречали его ободряющими криками. И сквозь облик сурового воителя или старого морского волка проглядывало знакомое безусое комсомольское лицо.