Фехтовальщица - [67]

Филипп принес новую сорочку, развязал девушке руки и помог ей переодеться. Фехтовальщица не стеснялась старого слугу. Она, казалось, уже не понимала, как после того, что случилось, можно было еще чего-то стесняться.

– Его милость к вам добр, сударыня, – сказал Филипп.

– Зачем я ему?

– Его милости нужен друг.

– Друг?.. У него есть Барбю.

– Де Барбю – пес, сударыня.

– Почему граф решил, что я буду ему другом, Филипп?

– Его милость понимает в людях, он умный.

– Он зверь!

– Да, поэтому чует.

– Он всегда был таким?

– Камиль был обычным ребенком, сударыня, даже чересчур обычным для господина. Это я виноват.

– Вы?..

– В отрочестве его милость любил убегать из поместья и играть с крестьянскими детьми. Однажды в пылу ссоры Камиль в сердцах ударил одного мальчика так сильно, что тот умер… Это потрясло его, он чуть не наложил на себя руки и тогда, чтобы успокоить это чувствительное дитя, я сказал, что жизнь человека, в сущности, ничтожна как жизнь полевого кузнечика, которого всегда может раздавить чья-то неловкая нога.

– Как же вы могли?

– Я хотел спасти мальчика, но… но погубил. Я был глуп, сударыня. Нельзя говорить подобное детям. Я поспешил.

– Что было потом?

– Камиль перестал играть с детьми, стал молчалив, начал много читать… Я сам посоветовал ему, чтобы отвлечь от этого случая. Он больше не плакал, когда видел чью-то смерть, а даже смотрел с интересом, потом отец отправил его учиться в Париж. Когда вернулся, стал водиться с де Неверами и участвовать в мятежах, а после смерти отца женился.

– Говорят, он убил свою жену.

– Да, – вздохнул Филипп, – задушил, как эту бедную девочку, лентой, а потом выбросил в окно.

– За что?

– Сказал, что изменила ему.

– Так и было?

– Не знаю, может быть. Анибаль, ее паж видел, как она погибла. Его тоже убили.

– А дети? Что сделали ему эти дети?

– Ничего. Камиль больше не ищет повод, он развлекается или изучает.

– Что изучает?

– Себя, других. Он стал говорить слишком умно, мне старику это сложно. Я перестал понимать, чего он хочет.

– Почему вы с этим человеком?

– Я слуга, я стар и я… люблю его. Больше некому любить его.

– А мать, отец?

– Они любили младшего Ренуара. Очень способный был мальчик, сударыня.

– Что значит «был»? Он умер?

– Нет, что вы! Он сейчас служит епископом в Реймсе. Это один из самых молодых епископов во Франции.

– А мать? Она жива?

– Еще жива. Камиль держит ее в подвале. Она видела, как он поступил с Анибалем, и после этого тронулась рассудком. Камиль иногда берет ее в эту комнату. Она кричит, и он доволен. Госпожа д’Ольсино всегда считала его слабым, и теперь он мстит ей за это.

– А Маргарита?

– Госпожа де Рошаль давно знается с Камилем. У них загородный дом неподалеку.

Старик вдруг тяжело вздохнул и заплакал.

– Граф когда-нибудь убьет и вас, – сказала фехтовальщица.

– Да, я заслужил и… я устал… Он видит это. Конец мой близок.

Филипп упал на колени перед кровавым ложем и стал молиться.

– Помогите мне бежать, Филипп, – попросила девушка.

– Да, я мог бы… но это невозможно, за дверями Лабрен.

– А за окном?

– За окном пруд и высоко. Мы в угловой башне. Я лучше принесу вам поесть.

– Тогда, тогда спасите хотя бы того архитектора? Он еще жив?

– Архитектор? Да, его никто не сторожит. Я, пожалуй, помогу ему, хотя вряд ли уже Господь простит меня.

– Сами тоже уходите.

– Нет-нет, я не брошу Камиля. Бедный мальчик.

Филипп ушел, а фехтовальщица кое-как встала и подобралась к окну.

Внизу действительно находился пруд, и было высоко, но зато дальше тянулись луга, поля и поблескивала на солнце узкая лента Марны… «Надо прыгать, другого случая не будет», – подумала фехтовальщица, но вдруг, словно услышав чей-то зов, обернулась. Мертвые дети продолжали лежать на кровати. Раны мальчика еще кровоточили, а ужас в глазах Бертиль превратился в укор. «Почему я не двинула этого урода ногой? – вспомнила свое странное оцепенение девушка. – Я бы могла ее спасти… Или не могла?.. Все равно надо было двинуть! У меня сильные ноги. Я бы одним ударом вышибла эти порченые мозги!»

Женька вернулась к страшному ложу, накрыла детей краем простыни и положила сверху розы из вазы в изголовье. Она хотела выразить свою боль, но получилось что-то совершенно другое, похожее на тот красивый склеп, который хотел построить для своей убитой жены д’Ольсино.

Фехтовальщица нахмурилась и снова направилась к окну. Протиснув свое побитое тело в его узкий проем, она сильно оттолкнулась от края ногами и прыгнула вниз. Плюхнувшись в мутную воду пруда, словно подраненная лягушка, девушка поплыла к берегу. Едва добравшись до него, она вылезла на сушу и побежала к реке прямо через поля. Ее могли увидеть из окон графские слуги, но у нее не было другого выхода, и она неслась по колючей стерне, точно сумасшедшая. С испугом и недоумением смотрели на пробегающую мимо полуголую девушку жнецы.

Тяжелое дыхание разрывало грудь, горела, иссеченная плетью, спина, а мокрая рубаха графа, прилипнув к горячему телу, словно превратилась во вторую кожу, отчего Женьке казалось, что это граф держит ее своей влажной рукой, и побег ее напрасен.

Не добежав всего полсотни метров до реки, совершенно измотанная этим отчаянным рывком к свободе, фехтовальщица не выдержала и свалилась рядом с какой-то сутулой крестьянкой.