Фехтовальщица - [164]

В середине дня был получасовый перерыв на отдых и еду. Кормила прачек Амлотта – кухарка Мише, кормила скудно и однообразно, как тягловую скотину.

Первые два дня Женька во время дневного перерыва отлеживалась на дворовой скамье как в школе де Санда. Она даже успевала заснуть на ней, пока ее снова не призывал к работе гортанный крик Беранжеры:

– Жанна Пчелка, работать!

Фехтовальщица стерла себе руки, и Бригитта посоветовала перевязать их тряпками, чтобы дать коже время защититься мозолями. Прачки, в отличие от фехтовальщицы, давно свыклись с тяжелой ношей, и их жизненных сил еще хватало, чтобы посмеяться байкам возчика Тавье, который правил тележкой Пакетты и побалагурить вечером с водоносами.

Клод и Жиль были сыновьями Амлотты, не имели за душой ничего, кроме матери-кухарки и скудного жалованья, поэтому серьезного интереса для девушек не представляли. Иногда кто-нибудь из прачек уединялся с одним или с другим в сарайчике для дров, но далее этого уединения дело не заходило. Водоносы пытались завлечь в сарайчик и фехтовальщицу, но она сразу дала понять, что сарайчик ее не интересует, чем вызвала даже некоторое недовольство Амлотты, которой стало обидно за своих сыновей. Парни были далеко не уродливы и девушки их любили.

– А ты может, больна? – с подозрением посмотрела кухарка на новую прачку.

– Почему больна? – не поняла фехтовальщица.

– Так только больная от таких красавцев откажется! Ты глянь, какие руки! А плечи! А мужская сила!

– Ну, и помогли бы нам тележку от реки толкать, раз такие сильные.

– Ишь, умная! Тележку сами толкайте! Водоносы они, а не возчики, и Арман не приказывал.

Амлотта еще больше обиделась за сыновей, однако парни, которым она пожаловалась на девушку, только посмеялись и с этого дня стали помогать прачкам толкать тележку на реку и обратно. Попутно они пытались всякий раз игриво щипнуть фехтовальщицу за ягодицу или прижать ее к бортику, заворачивая на поворотах. Она кое-как отбивалась, вызывая тем всеобщий смех и новую волну грубоватых ухаживаний, и уже сама была не рада тому, что побудила этих бычков к помощи.

Изматывающим был и быт, в котором все, как в самой работе, понуждало к жизни животного, чего еще никак не могла позволить себе фехтовальщица. Едва Женька представляла, что от нее будет вонять, как от Тибо, она решительно рвала на салфетки свою нижнюю юбку и добывала ковш воды, чтобы хоть немного обмыться. Прачки, постоянно имевшие дело с водой, не опасались ее как остальные горожане, и обычно обмывались в самой прачечной после окончания дня или в субботу. Свои сорочки они простирывали здесь же. Наиболее дерзкие, как Бригитта, втихаря замачивали их с господским бельем. Клеман, если ловил на этом, тут же награждал провинившихся крепким ударом своего хозяйского кулака.

В пятницу Женька решила помыть голову. Волосы ее, не отросшие еще до приличной длины, были одной из главных примет беглой маркизы, поэтому прачкам она объяснила это тем, что бедствовала и продала косы цирюльнику. Ей посочувствовали и ничего не заподозрили. О маркизе де Шале прачки знали, как и большинство простого народа, по тем слухам, которые бродили на рынках и в кабачках, однако никто из них даже в горячечном бреду не мог бы предположить, что знатная, да еще беглая дворянка может работать с ними в прачечной.

В субботу ближе к вечеру Клеман выдавал жалованье. Выдача происходило в комнате Мишо, который по-прежнему полулежа жил в своем кресле. Получив деньги, работницы кланялись и целовали хозяину руку. Это оказалось для фехтовальщицы самым тяжелым из всего того, что она уже хлебнула в прачечной, поэтому поклонилась она вяло, а к руке прикоснулась формально, не сделав ни одного движения губами. Мишо, как будто ничего не заметив, сказал:

– Завтра все идут к воскресной мессе, Жанна Пчелка. Ты знаешь это?

– Да.

В воскресенье, которое было не рабочим, набожный хозяин водил своих домашних и работников к обедне. Посещение церкви в этот день являлось для всех обязательным.

– Тогда будь готова и сними мужские штаны, – предупредил Мишо. – Мы идем в храм.

– Мне снять штаны при входе в церковь?

Бригитта и Пакетта, зажав рты руками, сдавленно захихикали, а Мишо продолжил:

– В понедельник ты можешь не получить обеда, Жанна.

– Голодные лошади работают хуже, сударь.

Мишо нахмурился, но ничего не сказал. Шутки на эту тему продолжались по пути в «Дикую пчелку», куда прачки зазвали и Женьку. Смех с одной стороны сближал, а с другой сквозил холодком некоторой напряженности, – в ответах фехтовальщицы слышалось что-то неуместное в жизни этих простых женщин, что-то чуждое и опасное как тот кинжал, который они увидели у нее в первый день. От души смеялась только Тибо, которая ничего не понимала и гоготала всегда, когда видела кругом веселье.

Посетителей в «Дикой пчелке» обслуживал сын Берарды Леон. Он был холост и вызывал понятный интерес у всех девушек Мыльной улицы.

– Берарда меня хотела сосватать, но я отказалась, – гордо шепнула фехтовальщице Пакетта, когда все устроились за столом.

– Почему?

– Меня, может быть, скоро горничной в знатный дом возьмут. Я управляющему приглянулась. Берарда теперь нашу красотку Бригитту привечает, да зря.