Федор Толстой Американец - [17]

Последняя его проделка чуть было снова не свела его в Сибирь. Он был давно сердит на какого-то мещанина, поймал его как-то у себя в доме, связал по рукам и ногам и вырвал у него зуб. Мещанин подал просьбу. Толстой задарил полицейских, задарил суд, и мещанина посадили в острог за ложный извет. В то время один известный русский литератор Н. Ф. Павлов служил в тюремном комитете. Мещанин рассказал ему дело, неопытный чиновник поднял его. Толстой струхнул не на шутку, дело клонилось, явным образом, к его осуждению, но русский бог велик! Граф Орлов написал князю Щербатову секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтобы не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим. Н. Ф. Павлова гр. Орлов советовал удалить с такого места. <…> Я очень хорошо знал неосторожного чиновника[31]».

Рассказ Герцена о том, что Толстой был сослан в Сибирь и через Камчатку пробрался в Америку, неверен. Выше было изложено, как Толстой попал в Камчатку и затем в Сибирь. Неверно также, что он двадцать лет кряду до своей ссылки буйствовал, обыгрывал и т. п. До своего кругосветного плавания (а не ссылки) он не мог 20 лет кряду так себя вести, так как при отправлении в Плавание ему было всего только 21 год от роду.

Рассказ Герцена о том, как Толстой вырвал зуб некоему мещанину, подтверждается рассказом А. А. Стаховича; по версии Стаховича, этот мещанин был подрядчик, взявшийся строить не то больницу, не то богадельню в память умершей дочери Толстого Сарры и дурно ее выстроивший. Стахович рассказывает, что Толстой приказал вырвать этому подрядчику не один зуб, а все зубы, но, очевидно, это — гипербола, и рассказ Герцена, знавшего того чиновника, который возбудил дело, более достоверен.

Герцен в «Былом и думах» еще раз вспоминает о Федоре Толстом по поводу влияния, которое имел П. Чаадаев, живя в Москве частным человеком. «Зачем, — спрашивает Герцен, — в небольшом скромном кабинете Чаадаева на Старой Басманной толпились по понедельникам тузы Английского клуба, патриции Тверского бульвара? Зачем модные дамы заглядывали в келию угрюмого мыслителя, зачем генералы, не понимающие ничего штатского, считали себя обязанными явиться к старику? <…> Зачем я встречал у него дикого Американца Толстого?»[32]

Л. Н. Толстой, двоюродный племянник Ф. И. Толстого, в детстве видел его, о чем в своих воспоминаниях написал несколько строк. Он знал много рассказов о нем от его дочери П. Ф. Перфильевой, от семьи брата Американца, Петра Ивановича Толстого, женатого на Елизавете Александровне Ергольской (сестре воспитательницы Льва Николаевича Татьяны Александровны Ергольской), и от графини Александры Андреевны Толстой, с семьей которой был близок Американец и с которой позднее был дружен Л. Н. Эти рассказы Л. Толстой отчасти использовал в своих произведениях (о чем речь впереди) — некоторые я слышал от него самого, а в своих воспоминаниях он написал об Американце Толстом следующее:

«Помню, он подъехал на почтовых в коляске, вошел к отцу в кабинет и потребовал, чтобы ему принесли особенный сухой французский хлеб; он другого не ел. В это время у брата Сергея болели зубы. Он спросил, что у него, и, узнав, сказал, что может, прекратить боль магнетизмом. Он вошел в кабинет и запер за собою дверь. Через несколько минут он вышел оттуда с двумя батистовыми платками. Помню, на них была лиловая кайма узоров; он дал тетушке платки и сказал: «Этот, когда он наденет, пройдет боль, а этот, чтобы он спал». Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека»[33].

-----

Выше были приведены некоторые рассказы Марии Федоровны Каменской, дочери известного художника и вице-президента Академии Художеств Федора Петровича Толстого, двоюродной племянницы Американца. Приведу еще следующие ее рассказы.

Каменская встречала Федора Ивановича у своего внучатого деда, а его дяди, графа Андрея Андреевича Толстого. Она нашла, что Американец человек как человек, пожилой, курчавый, с проседью, лицо красное, большие, умные глаза, разговаривает, шутит.

«Дедушка Андрей Андреевич сказал ему:

— Ну-ка, Американец, покажи свои грудь и руки.

Федор Иванович расстегнул свой черный сюртук и снял большой образ св. Спирйдония в окладе. Этот образ он постоянно носил на груди. Он был весь татуирован: в середине, в кольце сидела большая пестрая птица, кругом были видны какие-то красно-синие закорючки. На руках змеи, дикие узоры. Потом мужчины увели его наверх, и раздели догола. Все его тело было татуировано. Его часто просили показывать свое татуированное тело, и он никогда не отказывался, находя, по-видимому, в этом некоторое удовольствие…»

«Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в с^вой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цы-ганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена В. Ст. Перфильева.