Федор Апраксин. С чистой совестью - [12]

За столом появилась мать, и Андрей перевел разговор:

— А Петр Лексеич все озорует с потешными, в Софьиных покоях и то пушки слышны из Преображения?

— Как сказать, — ухмыльнулся Федор. — Помаленьку набирает силу войско, покуда роты на четыре наберется, а там, глядишь, и батальоны зашагают.

— По каким делам в Москве-то?

— Утеху водную государь затевает, лодью будем проворить с парусом.

— Подишь ты! — удивился Петр и в шутку продолжал: — Не такую ли посудину, как мы в Дединове видели, когда с тятенькой ездили?

— Погоди, ежели ему втемяшится, не отступится и подобную сотворит. А ты, Андрей, скажи-ка, Иван Алексеич не скоро ли отцом станет? Больно долго Прасковья Федоровна не радует нас продолжением рода.

Молчавшая до сих пор мать всплеснула руками:

— Пошто так-то возможно про государей лясы точить? Бога побойтесь да лихих доносчиков, не ровен час. Ты, Федорка, лучше о себе помысли. Скоро ли надумываешь невесту в дом привести?

Полные щеки сына порозовели.

— Чаю, матушка, долго ждать придется. Остерегаюсь я того соблазна, глядя на распутство и бесчестие вокруг. Не зря люди сказывают — женишься раз, а плачешься век.

Братья засмеялись, а Петр добавил:

— Баба да бес — один в них вес…

Хотя Апраксины и посудачили о злокознях Софьи, однако стольник Ивана Алексеевича знал далеко не всю подноготную замыслов правительницы и ее приспешников.

Как раз в эти дни князь Василий Голицын в раздражении сказал Софье то, что она и сама давно надумала:

— Жаль, что в стрелецкий бунт не уходили царицу Наталью с братьями, теперь бы нам воля была…

И Шакловитый в выражениях не стеснялся:

— Штоб тебе государыней быть, надобно хоть сейчас Наталью извести.

Софья засомневалась:

— А ну как сын вступится за нее?

— А пошто ему спускать? — грубо продолжил Шакловитый. — Зачем? И его порешим заодно.

Софья нерешительно раздумывала:

— Да и патриарх на меня посягает, и князь Борис Голицын.

Стрелецкий начальник и тут не отступал:

— Для чего бы и князя Бориса не принять с дороги. А Нарышкиных всех подчистую. Известно тебе, каков род их, и Наталья в Смоленске в лаптях ходила.

— Жаль мне их, — вздыхала притворно Софья. — И без того их Бог убил.

В Первопрестольной шли пересуды, в кремлевских палатах выжидали благоприятный момент, а в Преображенском Федор Апраксин втянулся поневоле в новую затею Петра.

В сарае на берегу Яузы старый Брандт копошился около лодки, что-то строгал, подбивал молотком деревяшки, конопатил. Петр следил за каждым его движением, старался не просто помогать, а что-то делать сам. Эту черту царя сразу заметил Брандт.

— Вот, государь, надобно такую дощечку отстругать, — показывал он на ветхую часть у транца[4].

Петр сразу же примерял, искал доску, хватал рубанок, бежал к верстаку. По пути подмигивал Скляеву и Меншикову:

— Что расселись? Спознайте, привезли ли для щеглы еловые бревна.

Выслушав Апраксина, довольно мотнул головой:

— Ты, Федор, подсоби с холстиной, а Алексашка с Федосейкой притащат еловое дерево. Карстен укажет, щеглу будем ладить.

Апраксин дотошно расспросил Карстена о парусах. Отвлекшись от работы, Брандт с охотой пояснил что к чему, чертил сначала на песке, потом на бумаге.

— Парус размером и формой должен подходить боту. Наш бот предназначен для малой воды — речек или озер, для небольших прогулок, и парус у него будет такой.

Но заняться устройством паруса Апраксину помешали. Отвлекла запыхавшаяся девка из прислуги царицы:

— Матушка государыня вас кличут, который час вас разыскивают.

Вдовая царица встретила, как всегда, с добродушной улыбкой:

— Ну, Федорушка, поведай, какие вести слыхал у Кремля да в посадах?

— По-разному бают, матушка государыня. Князь Василий нынче в поход отправляется на крымские земли. Софья, слышь, стрельцов ублажает, на государя усмехается, озорничает, мол, царь Иван в благости.

— Ну, ну, сие мне вестимо. — Царица почти каждый день через верных людей знала не только о московской жизни, но и о разговорах в кремлевских палатах. Царица вздохнула, видимо, размышляя о чем-то своем, затаенном, но, вспомнив, зачем вызвала Апраксина, озаботилась: — Петрушенька нынче затеял утеху водную, так ты, Федор, присматривай за ним. Не отпускай, пожалуй, ни на шаг. Гляди в оба, не ровен час, беды бы не случилось.

— Будь покойна, матушка государыня. С Петра Лексеича я нынче глаз не спущу. Да он и сам за себя постоит.

— Ну, слава Богу, а ты все ж присматривай.

Спустя неделю в тихое, безветренное июльское утро 1688 года на берегу Яузы копошились вокруг ботика, готовили лодку к спуску на воду. Последние указания давал Карстен Брандт. Степенно присматривались к незнакомому делу Франц Тиммерман, плотники, ватага потешных.

Здесь же расхаживал на берегу и недавний приятель Петра, франтоватый офицер из полка Гордона Франц Лефорт. Он с любопытством посматривал на ботик, качал головой, цокал языком, но советов на этот раз не подавал.

Петр, слегка волнуясь, посмотрел на Брандта, тот добродушно прищурился:

— Можно начинать, с Богом, государь.

Плотники, потешные, босиком, подвернувши штанины, обхватили ботик с обеих бортов, Апраксин подпер вместе с Петром корму, приподняли ее, и Федор крикнул: