Федор Алексеевич - [15]

   — Ничего мы не умышляли, боярин. Истинный Христос, ничего.

   — Сысой, — окликнул Милославский. — Пособи молодцу разоблачиться. А то в кафтане-то несподручно на дыбе.

   — За что, боярин? — взмолился Орёл. — Я ведь ни сном ни духом.

Палач подошёл к Орлу, посоветовал:

   — Сыми сам кафтан-от, зачем добрую одёжу портить.

Дрожащими руками Иван расстёгивал пуговицы, и едва снял кафтан, как палач, ухватив за ворот сорочку, разорвал её, обнажив до пояса тело несчастного Орла. И, заломив руки, потащил к дыбе.

Глава 5 ДОНОС

Фёдор Алексеевич воцарился на престоле в возрасте юном — четырнадцати лет, здоровьем слаб, но сердцем добр и незлопамятен. Впрочем, и отец его Алексей и дед Михаил Романовы венчаны на царство были тоже в юношестве — шестнадцати лет. И самодержцами в первые годы они разве что назывались, а уж державу держать находи лось вкруг их премного охотников. Сыскались такие и около Фёдора. Первым из них стал Долгорукий Юрий Алексеевич, несмотря на дряхлость возглавивший вознесение Фёдора на престол. И конечно же все Милославские родственники Фёдора, не говоря уже о его родных сёстрах Софье и Марфе. Чуя, на чьей стороне сила, сюда примыкал и дворецкий Хитрово Богдан Матвеевич — выходец из мелких алексинских дворян.

Фёдор же, к неудовольствию своих клевретов, любил брата и крестника Петра Алексеевича и уважал его мать Наталью Кирилловну. При встрече всегда справлялся о здоровье и нуждах, и если таковые являлись, всенепременно помогал мачехе.

Не имея возможности изгнать из дворца саму Наталью с сыном, Милославские начали гонения на её родственников и сторонников.

   — …А Иван Нарышкин при лекаре Давыдке своему держальнику Ивашке Орлу сказывал: ты-де Орёл старый, а молодой-де Орёл на заводи ходит, — монотонно читал Милославский с листа бисерные завитушки подьячего.

Фёдор сидя на престоле и откинувшись на спинку, внимательно слушал дядю, пред тем предупреждённый им, что-де открыто страшное преступление, готовившееся против особы царя.

   — …А ты убей молодого орла из пищали, а как убьёшь, то увидишь к себе от царицы Натальи Кирилловны великую милость. А Ивашка Орёл на то якобы отвечал: убил бы, да нельзя, лес тонок, да забор высок.

Милославский взглянул из-за листа на царя: каково, мол? А Фёдор, поймав этот взгляд, спросил:

   — Но. Иван Михайлович, где ж тут страшное преступление?

   — Как? Разве не ясно, о каком молодом орле речь идёт?

   — Мне не ясно.

   — Но тут же сказано о великой милости за это от царицы Натальи.

   — Ну и что? Мало ли за что царица может жаловать великими милостями.

   — Нет, государь, в пытошной мы всё вызнали, на какого пищаль готовилась. Под кнутом да щипцами калёными всё рассказали голуби. Всё.

   — А кого пытали?

   — Ну наперво самого доносчика Давыдку-лекаря, а потом и Ивашку Орла.

   — И что ж бояре приговорили?

   — За такие страшные вины и воровство бить кнутом Ивана Нарышкина клещами жечь и смертию казнить.

   — Да ты что, Иван Михайлович? Нарышкины родня царствующему дому, а ты «клещи, кнут», да ещё и смерть. На это моего позволения не будет.

   — Фёдор Алексеевич, но нельзя того попускать, чтоб на жизнь твою зло умышляли.

   — Нет, нет. Я не Иван Грозный и быть таковым не хочу. Не хочу. Мне противно сие. Вы приговорите — и в сторону, а грех, а кровь на мне, на царе останется. Я против.

Так и не смог уговорить Милославский своего царствующего племя юшка, а ведь как всё хорошо задумано было. Чтобы добраться до царицы Натальи, надо начать с её братцев, тем более что они болтуны изрядные и шутники. А любую шутку на дыбе можно и государственное преступление очень даже просто перелицевать.

Однако не таков был боярин Милославский, чтоб начатое не докончив бросить. Столько часов просидел в пытошной нагляделся страданий, наслушался рыданий и воплей, что доси в ушах стоят. И всё зря? Нет уж дорогой Федечка.

Иван Михайлович пошёл к сёстрам царя, они с полуслова поняли дядю. Софья Алексеевна пообещала:

   — Уломаем, Иван Михайлович, братца. Не беспокойся, утвердит боярский приговор. Никуда не денется.

И вечером в верхней горнице сестрицы навалились на братца:

   — Федя, ты молод и не понимаешь, чем это грозит.

   — Будь жив отец, разве бы он не послушал бояр. В Думе ведь не все дураки. Фёдор.

   — Но я не хочу с крови начинать, — отбивался юный Царь. — Как я потом Наталье Кирилловне в глаза смотреть стану, если её единокровного брата казню?

   — А что делать, Федя? Ты царь и себя должен беречь, несмотря ни на какие жертвы.

   — Вы что из меня второго Святополка Окаянного[19] хотите сотворить? Не выйдет, Софья. Марфа[20], Дуня, разве я не прав?

Марфа с Евдокией пожимали плечами, кивали на старшую сестру — Софью, мы, мол, как она.

Недооценила Софья Алексеевна своего брага, которого за глаза «дохликом» звала из-за его беспрерывных болезней. Он уж с четырнадцати лет ходил, опираясь на палку. Но в этом неожиданно завязавшемся семейном споре упёрся накрепко.

   — Казни над Иваном Нарышкиным не быть! Пока я жив, не быть! — И даже палкой своей пристукнул.

Кое-как согласился он на ссылку, да и то на недалёкую, не дальше Рязани, хотя Софья настаивала на Сибири или на худой конец на Пустозерске.