Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания - [12]

Татьяна Алексеевна ярко описывает злоключения российской системы образования в связи с большевистским экспериментом. Фаворские должны были мириться с постоянными реформами в высшей школе, где «все время менялись методы преподавания: комплексный метод, Дальтон-план, бригадный метод». Отчасти спасало чувство юмора. Вот что пишет Татьяна Алексеевна о занятиях младшей сестры в Технологическом институте в 1929 году: «…экзамен был отменен, и изучали органическую химию путем очередного эксперимента — бригадным методом. В университете мы как-то избежали этого удовольствия». Провалившиеся реформы конца 1929–1930 года по созданию «Единого химического вуза» Татьяна Алексеевна описывает критически, особенно важным для нее было сохранить лабораторию отца в университете. 1929 год ознаменовался для Фаворских и позитивным событием, связанным с долгожданным избранием А. Е. Фаворского в Академию наук, которое, естественно, было предметом гордости Татьяны Алексеевны.

Вообще текст воспоминаний, относящийся к 1920–1940 годам, на наш взгляд, любопытен прежде всего с точки зрения роста тех же симпатий к большевикам, что, в свою очередь, вероятно, отражает процесс изменения мировоззрения «старой интеллигенции». Несмотря на постепенное восстановление материального достатка семьи в 1920-е годы, бытовой уклад заметно меняется. Церковные праздники год за годом теряют прежнее значение, зато появляется новый «октябрьский праздник», который отмечают даже в семейном кругу, но, самое главное, меняется восприятие правящей партии и советского строя.

Пожалуй, здесь в высшей степени показательны зарисовки, связанные с убийством лидера партийной организации Ленинграда: «Убит Киров! Убит выстрелом, чуть не в упор. Весь город кипел, негодовал, возмущался. Весь день шел народ к Таврическому дворцу, посмотреть в последний раз на любимого вождя, поклониться его праху. Шли рабочие, служащие, студенты, аспиранты. Лаборатория Алексея Евграфовича опустела в этот день, все аспиранты — Домнин, Назаров, Ирина и другие — все влились в общую процессию, в скорбном молчании идущую к Таврическому дворцу. Всю ночь шли с факелами представители заводов и учреждений. От университета в числе прочих шел Алеша [Фаворский] с Наташей Полевой. Трудно было поверить, что нет больше Кирова — „трибуна революции“ — такого простого, доступного. Такого умного, так трезво разбирающегося в сложной современной обстановке, так серьезно и заботливо вникающего во все вопросы, с которыми к нему обращались. Человека большой души, любившего людей и которого любили люди. Алексей Евграфович искренно горевал о гибели Кирова. Такого человека трудно было опорочить, обвинить в каких-нибудь вымышленных преступлениях, за ним стояли народные массы, его можно было только убрать, и его убрали. На его место в Ленинграде поставили Жданова. Какая замена! Когда Университет обратился к нему с какой-то просьбой, он даже не счел нужным ответить на нее».

Что ж, Кирова страстно любили все ленинградцы! Гораздо труднее было разобраться в дальнейших «поворотах и изгибах» созревшего культа личности Сталина. Например, Татьяна Алексеевна так рассуждает о Московском процессе 1937 года: «мы хорошо бы отдохнули за несколько дней, проведенных на даче, если бы не чтение газет, в которых печатался процесс бывших вождей — Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина и других.

<…> С утра приносили газеты, и все сидели и читали двойные газетные листы, целиком заполненные описанием процесса, ответами подсудимых. Зиновьев, Каменев, Рыков — это еще было допустимо, но Бухарин — академик, известный своими трудами и своим умом, с которым Алексей Евграфович встречался на сессиях Академии, которого я видела своими глазами… <…> Пусть Каменев, Зиновьев, о которых много писали плохого, пусть Рыков, который так много пил водки, что представление о нем было неотделимо от водки, которую в народе называли „рыковкой“, но Бухарин, Бухарин… Тяжело и неприятно было читать всю ту грязь, которой обливали подсудимых».

Страницы книги, посвященные временам культа личности, крайне интересны для понимания восприятия российской интеллигенцией этого страшного явления. Татьяна Алексеевна приводит некоторые имена репрессированных. Как известно, Ленинградский университет во времена большого террора (1936–1938) понес тяжелые утраты. Среди «врагов народа», арестованных (ряд из них затем был расстрелян) в эти годы, — профессора В. Р. Бурсиан, Ю. А. Крутков, П. Т. Соколов, П. И. Лукирский, В. К. Фредерикс, А. К. Дрезен, М. Д. Кокин, Г. Д. Карпеченко, С. М. Дубровский,

В. Н. Бенешевич и многие другие[79]. Точный подсчет потерь, который понес университет в эти годы, еще следует провести. Татьяна Алексеевна, будучи очевидцем этих страшных событий, описывает ужасы режима, тотальный страх: «Народ уже давно привык молчать, боялся вслух высказывать свои мысли и только шепотом». Некоторые сведения уникальны, например о деяниях сталинских опричников, сравнимых с практикой нацистских концлагерей: «…многим арестованным, в том числе и Сереже, впрыскивали экстракт, выделяемый из органов животных, больных раком. Трудно поверить, что возможна была такая жестокость, но общая мрачная обстановка того времени была такова, что вряд ли можно сомневаться, что человек этот говорил правду». Интересно, что большевики при этом уже воспринимаются «своими». Татьяна Алексеевна, в частности, пишет об одной из жертв режима (В. П. Краузе): «Будучи студентом, он был вожаком студентов-химиков, пользовался у них большим авторитетом и уважением со стороны преподавателей. Очень энергичный и умный, убежденный коммунист, он представлял собой тип настоящего большевика и настоящего человека».