Фавориты Фортуны - [46]

Когда пепел остыл достаточно, чтобы жрецы смогли осмотреть место, всех охватило отчаяние. От гигантской терракотовой статуи бога, сделанной этрусским скульптором Вулкой еще в те времена, когда царем Рима был старый Тарквиний, не осталось и следа. Статуи богинь из слоновой кости — супруги Юпитера Юноны и его дочери Минервы — тоже исчезли. И незаконно находившиеся там мрачные статуи Термина, римского бога границ и межей, и Ювенты, богини юности, которые отказались выехать, когда царь Тарквиний начал возводить храм Юпитера Наилучшего Величайшего, — все они погибли. Скрылись в пламени бесценные восковые дощечки с записанными на них древними, исконными законами, а также Книги Сивиллы и много других пророческих документов, с помощью которых Рим во времена кризисов отыскивал пути снискать милость богов. Бесчисленные сокровища, изготовленные из золота и серебра, расплавились. Даже статуя Победы из цельного золота в честь Героя Сиракуз и другая массивная статуя Победы из позолоченной бронзы в колеснице, запряженной парой коней, — их больше не было. Бесформенные комки сплавов, найденных среди развалин, были собраны и отданы кузнецам для переплавки и очистки. Но слитки, которые выплавили кузнецы (и которые отправились в казну, расположенную под храмом Сатурна, до того времени, когда их снова отдадут художникам), не могли заменить бессмертных работ первых скульпторов — греческого ваятеля Праксителя, скульптора-литейщика Мирона, Стронгилиона, Поликтета, Скопаса и Лисиппа. Искусство и история исчезли в одном пламени с земным домом Юпитера Наилучшего Величайшего.

Соседние храмы тоже пострадали, особенно храм Опы, богини плодородия и урожая, которая была таинственным хранителем здоровья римлян. У этой богини не было ни лица, ни фигуры. Храм надлежало восстановить и вновь провести освящение, настолько он пострадал. Храм Фидес тоже сильно пострадал. Жар от близкого огня обуглил все договоры, зафиксированные на его внутренних стенах, а также матерчатую повязку на правой руке статуи, которую считали — только считали! — воплощением государственной гарантии безопасности. Другое здание, подвергшееся нападению пожара, было новым, из мрамора, и поэтому предстояло лишь заново покрасить его. Это был храм Чести и Доблести, воздвигнутый Гаем Марием. Туда он поместил свои военные трофеи, награды и подношения Риму. Каждого римлянина тревожил сокровенный для Рима смысл каждого ущерба. Юпитер Величайший был руководящим духом Рима; Опа представляла собой воплощение общественного благополучия; Фидес — дух истинной веры римлян в своих богов; а Честь и Доблесть — две главные черты воинской славы Рима. Таким образом, всякий римлянин спрашивал себя: был ли пожар знаком того, что дни господства Рима сочтены? Был ли пожар знаком того, что с Римом покончено?

И так получилось, что в первый день этого года консулы впервые вступили в должность не под покровом Юпитера Наилучшего и Величайшего. Временный алтарь был возведен под навесом у подножия почерневшего каменного подиума, на котором раньше высился храм. Здесь новые консулы сделали свои подношения и дали необходимую в таких случаях клятву.

Светлые волосы спрятаны под плотно облегающим голову шлемом из слоновой кости, тело скрыто удушающими складками церемониальных одежд — Цезарь, фламин Юпитера, присутствовал при ритуале как должностное лицо, хотя в этой церемонии ему ничего не нужно было делать. Церемонию проводил главный жрец Республики, великий понтифик Квинт Луций Сцевола, отец жены Мария-младшего.

Цезарь испытывал двойственное чувство: разрушение большого храма сделало жреца Юпитера в религиозном отношении бездомным — такова была одна его боль, а другая возникла оттого, что он сам никогда не будет стоять здесь в тоге с пурпурной полосой, готовясь стать консулом. Но он знал, как справиться с болью, и во время ритуала заставлял себя держаться прямо, с каменным лицом.

Заседание Сената и последующее угощение было перенесено в курию, дом Сената, и надлежащим образом открытый храм. Хотя по возрасту Цезарю было запрещено находиться в курии, но как фламин Юпитера он автоматически превратился в члена Сената, поэтому никто не пытался остановить его, и он поприсутствовал также на короткой официальной церемонии, которую Марий, новоиспеченный старший консул, провел вполне достойно. Обязанности губернаторов на следующие двенадцать месяцев были распределены жребием по нынешним преторам и обоим консулам; назначена дата праздника Юпитера — покровителя латинского языка на горе Альбан, а также другие дни общественных и религиозных праздников.

Поскольку фламин Юпитера немногое мог вкушать из обильного и дорогого угощения, предложенного после заседания, Цезарь нашел неприметное место и стал слушать разговоры проходящих мимо людей, пока те искали подходящее для себя обеденное ложе. Место должно соответствовать рангу магистратов, жрецов, авгуров. Но большинство сенаторов имели право свободно разместиться среди своих друзей и наслаждаться яствами, которые мог позволить бездонный кошелек Мария-младшего.

Народу собралось не очень много, не больше сотни, потому что немалое число сенаторов переметнулись к Сулле, а те, которые присутствовали на инаугурации, ни в коем случае не являлись сторонниками консулов и не были причастны к их планам. Квинт Лутаций Катул, правда, находился там, но не как сторонник Карбона. Его отец Катул Цезарь (который погиб во время кровавой бойни, устроенной Марием) был ярым противником Мария. Сын Катула Цезаря — плоть от плоти своего отца, хотя не так одарен и образован. Это, отметил Цезарь, потому, что кровь Юлиев со стороны его отца разбавлена материнской кровью Домициев, из семьи Домициев Агенобарбов — знаменитого рода, где никто никогда не блистал умом. Цезарю, обращавшему внимание на внешность, Катул не нравился. Он был хилый, маленького роста, у него, как у его матери Домиции, были рыжие волосы и веснушки. Он женился на сестре человека, сидевшего рядом с ним на одном ложе, Квинта Гортензия, а Квинт Гортензий (еще один оставшийся в Риме нейтрал) — супруг сестры Катула, Лутаций. В возрасте тридцати с небольшим лет Квинт Гортензий стал ведущим адвокатом Рима при правлении Цинны и Карбона. Некоторые считали его лучшим юристом Рима. Он выглядел симпатичным, правда, чувственная нижняя губа выдавала его пристрастие к некоторым излишествам, а выражение глаз, устремленных на Цезаря, выдавало склонность к красивым мальчикам. Знающий толк в подобных взглядах, Цезарь в корне пресек любые идеи, какие могли возникнуть у Гортензия, смешно втянув губы и скосив глаза. Гортензий покраснел, сразу отвернулся и уставился на Катула.