Фаустерон - [3]

- А ты любишь музыку? - поинтересовался я, вновь попытавшись наполнить рюмку. На этот раз он позволил.

- Нет, не понимаю этого бренчанья. Оно меня не интересует.

- Зачем же ты туда ходил?

- Чтобы знать, как это выглядит. Мне нравилось смотреть на людей, которые с благоговением бегут от собственных мыслей, глядя на типов с изогнутыми кусками металла и другими смехотворными предметами. Почему у них такая форма, а не другая? Почему они звучат именно так? Функционализм...

- А она тоже функциональна? - спросил я, вспомнив вдруг морозилку и женщину с металлическими трубочками на голове, - Скажи правду; кто у тебя там в морозилке?

- Она.

- Ты лжешь.

- Убери рюмку и слушай. - Он смотрел на меня так, будто думал: "Дурак ты, ничего не понимаешь, но должен же я перед кем-то выговориться". По сей день я не знаю, зачем он меня привел. Есть у меня некоторые теории, но о них потом. Попозже.

Он продолжал:

- На лице у меня были морщины, но внутри я был еще не так плох. Ну, не был испорчен. Настолько не развращен, что решил, будто она тоже в меня влюбилась. Хотя кто знает, может, она и любила. Вначале ревновала. Еще как ревновала. Но потом мне пришлось познакомиться и с обратной стороной этой ревности. Она таскала меня по всяким компаниям. И когда увидела, что я пользуюсь успехом у таких же, как она, девчонок, то вовсе не стала избегать развлечений. Стала избегать меня. У нее были друзья. Она встречалась с ними каждый день. Я не покушался на ее личное время. Мужчина моего возраста, который не столь уж многого достиг, не интересуется компаниями. Меня они занимали все меньше. Полное равнодушие к людям.

Ну, не то, чтобы не любил, нет. Но без увлеченности. Понимаешь? А ей было интересно. Сначала она рассказывала мне с подробностями о каждой встрече. Меня это даже развлекало. Я подшучивал над ней, иногда зло подшучивал. Но верил ей. Не допускал и в мыслях, чтобы она смогла... Давай выпьем еще.

- И ты заключил ее в холодильник?

У меня шумело в голове. Разговор вызывал во мне скорее равнодушие, чем интерес. Самочувствие было отличное. О холодильнике я вспомнил просто так. Этот холодильник с телом женщины и другой, с мужчиной, были только пьяным кошмаром.

- Завтра я их разбужу, - сказал он и поднялся.

Он был взбешен. У меня даже возникло ощущение, что он хочет меня ударить. Как на это среагировать? Только это меня интересовало: как среагировать. Покориться или дать сдачи. Но он не ударил. И то хорошо. Он встал и повторил:

- Завтра, в крайнем случае послезавтра. Тогда сам поговоришь с ней. Поговоришь. Увидишь, какая она.

- Выпьем еще, - прервал я его.

В голове у меня было только одно - мысль об алкоголе. Еще немножко. Еще чуть-чуть. Весело? Да? Все кружится, кружится, падает. Даже перестаешь ощущать, что существуешь. Великолепное чувство.

А назавтра этот мерзавец не дал мне ни капли.

И следил, чтобы я не сбежал. Хотя на такое не было у меня ни желания, ни сил. Какой клуб можно сравнить с тем, что я сейчас имею? Нет, не стоит сравнивать. Он не дает мне пить. Но еще даст.

Он во всех подробностях демонстрировал мне свое величайшее достижение. Тела тех двоих покоились в ваннах с физиологическим раствором, температура которого была значительно ниже нуля. Он заставил меня потрогать жидкость. Это был очень холодный лимонад желтоватого цвета. Обнаженное тело казалось в нем восковым, рыбьим. Ничего человеческого, клянусь. Статуя, Твердая - я проверил. Б-р-р-р.

Было в этом какое-то дикое извращение. Хотелось верить, что эта женщина, с такими стройными формами, еще жива, что можно к ней подойти и потрогать, а она когда-нибудь будет все ощущать, говорить. Но сейчас ее не было. Она была неживой, это факт.

Что происходит с человеком, если отнять у него естественную температуру тела? Он все объяснил обстоятельно, но под этим, по-моему, крылось безумие. Он объяснил, что человеческий организм как бы распадается на мельчайшие частички.

Уже при 29 градусах - да, при плюс двадцати девяти - сознание исчезает. Человек становится нечувствительным ко всем раздражителям. Манекеном, глыбой искусственно соединенных костей, мяса и нервов. Это так называемая холодная анестезия. Жизнь постепенно переходит в состояние, которое Клод Бернар назвал "неявной жизнью". Ее нет, вернее, она существует где-то под кожей, дремлет в глубине, как у рыб, вмороженных в льдину.

Сердце достигает своего полюса холода при девятнадцати, плюс девятнадцати либо даже плюс шестнадцати градусах. Оно прекращает работать, останавливается, замирает. По мере дальнейшего охлаждения прерываются все контакты между отдельными органами и даже клетками. Каждая частичка тела из последних сил старается сохранить хотя бы себя. Не нужна уже пища, не нужен воздух.

- Взгляни,

Он наложил стеклянный колпак на восковое лицо в ванне. Показал на манометр. Громадный манометр с длинной черной стрелкой.

- Я откачиваю воздух.

Стрелка двинулась. Остановилась вблизи нуля.

- Ни капли воздуха.

Я задыхался. Невольно следил за каждым своим вдохом. Казалось, каждый следующий дается труднее. Перестану дышать?

Затем он пояснил, что согласно закону, я помню это отлично, даже удивительно, что так здорово помню, закону Ван Гоффа-Аррениуса интенсивность химических реакций замедляется в два раза при понижении температуры на каждые 10 градусов. При охлаждении тела до плюс 30 градусов, то есть на ничтожные семь делений, потребление кислорода уменьшается наполовину. При двадцати градусах - на целых 85 процентов. Организм, пребывающий при 10 градусах тепла, потребляет лишь 5 процентов от количества кислорода при нормальной температуре. А что же она?