Фарш Мендельсона - [48]

— Не угощу. Переживет как-нибудь ваше бесценное горло. Орите меньше, тогда и пересыхать не будет. Тоже мне Иссык-Куль нашелся.

Незваный гость обиделся:

— Зачем грубить и обзываться? Ведь я знаю, что вы там были.

— Где? — все-таки пока я туго соображала.

— На квартире Меморина. Знаю, что вы видели мертвого и голого Мендельсона. И теперь мне хочется знать, что именно привело вас в эту злополучную квартиру.

То, что меня привело в злополучную квартиру, было надежно спрятано на самом видном месте. Более того, Федоров как раз рассматривал это самое видное место (не надо двусмысленных намеков! Я говорю о самодельной картине на стене), не понимая, что именно он рассматривает.

— Мои извинения, Федор Федорович. Грубить не хотела. Сами посудите, врываетесь в дом, когда еще петухи не пропели, обвиняете без всяких на то оснований. А меж тем, убийство моего мужа так и не раскрыто.

— Вашего бывшего мужа, — в который раз уточнил Федоров.

— Какая разница — бывшего, настоящего, будущего, — отмахнулась я. — Все равно оно не раскрыто. Вот ваш кофе.

— Спасибо. Я обязательно раскрою, тем более появились новые обстоятельства.

— Какие? — настороженность пришлось скрыть в пенке горячего капуччино.

— Знакомец ваш, Иаков Мендельсон, прелюбопытной фигурой оказался. Даже жаль, что столь преждевременно отправился в иной мир, очень хотелось с ним побеседовать.

— На предмет?

— На предмет мошенничества, многоженства, вымогательства. Список большой. Лично вас что интересует?

— Лично меня Мендельсон не интересует, — терпеть не могу врать, но тут уж пришлось, дабы скрыть свое любопытство.

— Врете, — с удовольствием заметил Федоров, — я еще в больнице отметил ваш интерес. Небось стояли и пялились на него, пока он плавал в ванне.

— Что ж вам эта ванна покоя не дает?

— Ага, значит были вы там. Были! — торжествующе завопил Федоров. — Я так и знал. Человек, можно сказать, вас на тот свет едва не отправил, а вы все равно нашли пару извиняющих обстоятельств. Вылитая мать Тереза.

— Если учесть, как она выглядела последние двадцать лет перед кончиной, то комплимент получился сомнительный, — вот хам! Явился по утрянке, разбудил, настроение испортил, а теперь еще пьет на моей кухне мой кофе.

— Это не комплимент, а констатация, — усугубил Федоров и всыпал в чашку три ложки сахара. — Стефания, вы не находите, что мы прекрасная пара? По-моему, замечательный семейный завтрак. Вы слегка не в духе, но мне это даже нравится. Мы наслаждаемся прекрасным видом из окна… А это что еще за перец?

В первую минуту я подумала, что он имеет в виду огурцы-мутанты на окне — над которыми в свое время проэксперементировала Клара. Однако внимание опера привлекло нечто иное.

Под моими окнами действительно происходило что-то странное. Сначала появился толстяк в сомбреро, в руках он держал маленькую гитару. К нему присоединился мужик с волынкой, не трудно догадаться, что на нем была клетчатая юбка. Последним в трио оказался дядька, одетый в… пионерскую форму, в руках он держал барабан.

В тишине нежного теплого утра раздалась омерзительная барабанная дробь. Толстяк затянул:

— Бессаме… мессаме му-чо-о!

Товарищ с волынкой подхватил:

— Знает только ночь глубокая, как поладили они… — почему он пел русскую народную песню, изображая шотландца, для меня так и осталось загадкой.

В коротком интервале между воем волынки, барабанным боем и бренчанием на гитаре я расслышала стук в стенку. Потом зычный Сонькин голос оповестил:

— Эфка, просыпайся. Пришел жених!

Я заорала в ответ:

— Который из них мой жених?

За стеной возникло секундное замешательство.

— А их разве несколько?

— Трое!

— Блин! Неувязочка вышла. Сразу и не разберешь! Подожди, дай спрошу у организатора. Клара, который из этик чудиков Эфкин жених? Что? — и через паузу:

— Эфка. Они все женихи. Выбирай.

Федоров уже был во дворе. С помощью милицейского удостоверения он пытался унять эту какафонию. Женихи продолжали исполнять свои музыкальные партии.

Апофеозом этого утра стал… Непарада в парадном костюме и с букетом бледно-розовых гладиолусов.

— А это кто? — обернулся ко мне Федоров, испытывая новый приступ ревности. — Что за киллер, окончивший институт благородных девиц?

Ответить я не могла, поскольку сидела на крыльце, обняв испуганного крокодила, и рыдала, взахлеб смеясь.

— Я — Непарада. — представился смущенный от пристального внимания Непарада. Родичи уже проснулись и теперь наблюдали за происходящим, высунувшись из окон.

— И чего тебе надо? — тут признаю, Федоров был очень груб и невежлив. Так старожилы с гостями не разговаривают. Особенно с теми, кто приносит гладиолусы, а не пьет на дармовщинку кофе.

— Пришел. Искупить. Виноват.

Кто из них был зачинщиком, не знаю, но уже через мгновение по двору летели клубы пыли. Женихи отстаивали свое право на невесту. То есть меня. Порадоваться я не успела, потому что вдруг зарыдала Ольга:

— Ну, какая ты гадина, Эфка! — сквозь слезы вопила жена моего третьего бывшего мужа на все Колымяги. — Из-за тебя сразу пятеро самцов дерутся. А из-за меня никого, никогошеньки.

Со своими страданиями Ольга усугубила и без того сложную ситуацию: услышав причитания матери, Сидоров-1 и Сидоров-2 сцепились рядом со взрослыми. И опять во всем виноватой оказалась я.