Фармбизнес. Правдивая история о российских предпринимателях - [93]

С производством трав, которое мы основали на паях с друзьями наших “боссов”, дела были не лучше. То траву из Ставрополья не привезут, то мышь попадет в “рубку травы” и бдительная бабушка найдет коготь.

А ты за все это отвечаешь.

Хотя все и не так страшно было. Перед самым моим уходом из “Фармапомощи” мы решили даже проблему “Мариупольского оборудования”, купив новенькую блистерную машину МХ фирмы САМ (Италия) производительностью 420 блистеров в минуту, разливную машину LF производительностью 5000 флаконов в час, машину для изготовления этикеток и еще целый ряд хорошего оборудования. Вполне можно было бы на такой базе продолжать развивать этот сегмент бизнеса “Фармапомощи”. Жалко, что “боссы” без нас уже не смогли этого сделать.

Глава 25 Аналитический центр и взыскание долгов

Я уже писала, что старшее поколение (наши родители, например) к работе в частной фирме, да еще торговой, исходно относилось с сильным предубеждением. Постепенно это отношение все больше смягчалось, и наконец в 1996 году моя мать Елена Викторовна тоже перешла к нам из своего отраслевого института на постоянную работу. Несколько раньше у нас же начала работать Евгения Николаевна – тоже представитель старшего поколения моей семьи, моя тетка. Для меня это было очень символическим моментом, потому наш бизнес тем самым наконец получил, так сказать, общественное признание бывшего советского народа. Он был признан полезным, честным и мог теперь считаться вполне полноценным местом работы. Мало того, возникло некоторое подозрение, что «Фармапомощь» как место работы должна котироваться ВЫШЕ, чем, скажем, бывший мамин отраслевой институт.

Уход моих родителей из этого отраслевого института сопровождался следующими событиями, которые, вероятно, стоит кратко описать, чтобы было с чем сравнить нашу деятельность в «Фармапомощи». Примерно с 1992 года институт начал стремительно распадаться. Прежде всего виной было, конечно, прекращение финансирования – в результате тамошние зарплаты уже не могли никого прокормить. Я нашла в Интернете интересную таблицу (табл. 2) – средние московские зарплаты по годам, в рублях в пересчете на доллары по коммерческому курсу и «в килограммах картошки», которые можно было в те годы купить на эту зарплату.

Таблица 2. Средние московские зарплаты в 1990-х годах

Эта таблица вполне соответствует моему собственному восприятию экономического положения московских семей в те времена. До 1990 года мои родители (начальник лаборатории и старший научный сотрудник, оба с учеными степенями) получали в своем институте по 400–500 рублей в месяц (эквивалент 700–800 долларов), и это считалось совсем неплохо. Во всяком случае, на еду точно хватало, хотя покупка холодильника (примерно 100 рублей) была значительной тратой. В 1992 году эти доходы резко упали практически до 30–40 долларов в месяц, что означало уже уровень нищеты. Именно тогда я и ушла «из науки в бизнес». Тогда же огромное количество молодых людей по всей стране поступило так же, но старшему поколению, разумеется, подобные решения давались гораздо сложнее. По моим наблюдениям, женщины проще относились к необходимости сменить образ жизни и профессию. А мужчины вообще переносили это как тяжелейший стресс. В те годы резко возросла смертность, огромное количество людей начало стремительно спиваться, но не увольнялось со старых мест работы.

Мамино институтское начальство тем временем, видимо, осознало, что больше нет реальных денег от государства, но и работу с них тоже никто не спрашивает, да и сотрудники в большом количестве поувольнялись или поуходили на пенсию. А институт, между прочим, находился почти в самом центре Москвы – из окон был виден Кремль. Следовательно, расположенное таким образом многоэтажное здание, в котором они сидели, представляло собой золотое дно – надо было только им правильно воспользоваться.

Прямым следствием этого осознания, как мне кажется, были незамедлительно возникшие два больших пожара, причем оба начались в комнатах институтской бухгалтерии. Первый пожар был очень большой, пламя распространилось почти на весь этаж. Людей, правда, эвакуировать не пришлось, так как возгорание случилось вечером. Пожар кое-как потушили. Но, видно, не все, что необходимо было сжечь, сгорело до конца – через два дня пожар возобновился, причем в тех же помещениях.

После этого пошла кампания по сдаче максимального количества помещений института в аренду. Это было вполне стандартное действие – точно так же вели себя, например, начальники «нашего» НИИ на Ленинском проспекте, где «Фармапомощь» арендовала свой офис. Для успешной сдачи в аренду надо было по возможности освободить максимальное количество комнат. Мебель и разное научное оборудование запихивали, как могли, в оставшиеся комнаты, часть раздавали на руки сотрудникам (например, мои родители в те времена притащили на дачу несколько списанных институтских стульев и целый мешок демонтированных розеток, б/у пластмассовых выключателей и тому подобного барахла).

В результате атмосфера в институте стала совершенно невыносимой – деморализованной и отравляющей психику. Одновременно наш бизнес в «Фармапомощи» уже вырос до вполне приличных размеров и приобрел некоторую устойчивость и даже респектабельность. Мы с родителями часто общались, и я всегда с воодушевлением рассказывала о том, как у нас все оптимистично настроены, как много работы и как мы быстро развиваемся. В результате мама (Е. В.), как человек трудолюбивый и социально активный, стала все больше прислушиваться к моим призывам «бросить этот институт к черту и идти работать к нам». Отец, надо сказать, так не поступил – он просто ушел на пенсию и, как мне кажется, был не прав.