Фарфоровая комната - [8]

— Эта ведьма уже хотела приподнять накидку, но я молниеносно подсунул ей под нос тарелку со сладостями, — вещал он отцу Мехар. — Ты бы видел ее лицо, дядя, когда я мешал ей взглянуть на Мехар!

Но шли месяцы и годы, и о происшествии почти перестали говорить; последний раз воспоминание о нем всплыло за несколько недель до свадьбы. Май вознамерилась нанести им финальный визит и прислала записку со странствующим садху[9] о том, что по такому случаю прибудет с одним из сыновей.

— Кали Мата отпугнет его! Еще раз осмелишься? — спросил Монти, глядя, как Мехар подмешивает в сажу еще немного масла гхи. Она взяла с верхнего края зеркала щепочку и подвела каялом глаза. Кроме них двоих никого не было в новой комнате, которую отец построил на крыше; уже семнадцатилетний Монти, сам искавший себе жену, сидел рядом на скамеечке, на широкой зеленой подушке, и всем своим видом показывал, что как старший брат не одобряет Мехар.

— Бесплатный намек: я никогда и ни за что не попрошу свою жену краситься. Прямо запрещу ей.

Мехар нервничала, но улыбнулась и потрепала Монти по руке, которая все это время лежала у нее на плече. Она любила его, вполне простодушно. Однажды вечером, спустя несколько лун с тех пор, как Май ее облапала, Мехар застала Монти одного и спросила, что такое лобок, и Монти подошел к ней близко-близко и велел не задумываться о таких вещах, что смутило ее еще больше, особенно оттого, что она чувствовала прерывистое дыхание его груди вплотную к своей.

— Кажется, приехали, — сказала Мехар, поднимаясь и слюнявя палец, чтобы пригладить брови. Нервничай не нервничай, тянуть смысла не было. От судьбы не убежишь.

— Уже бьешь копытом?

Не успела она встать, как Монти нажал ей на плечи и усадил, поднимаясь сам, как будто хотел изобразить лебедку.

— Будет пора, мы тебя позовем.

Прошел час, а Мехар еще сидела в комнатке на крыше. Она слышала приглушенные голоса и стук глиняной посуды, когда разливали чай и передавали сласти. Выскользнуть наружу и подглядеть через стену она не отважилась, зная, что ее выдаст скрип дверей, особенно теперь, зимой, когда темного жира не достать. Вместо этого она вытащила из-под чарпоя кашемировую шаль и освободила от обертки. Прекрасный джамавар, сплошная жженая умбра и домотканый коричневый, сшитая и украшенная умело и тонко, так что при каждом взгляде на нее Мехар замечала новый рисунок. Затейливая красная кайма (французское шитье, загадочно сказал продавец) ласкала щеку. Мехар испытывала наслаждение от прикосновения к этой ткани и от сознания, что владеет такой восхитительной вещью. Свекрови тоже понравится, была уверена Мехар, и это повысит ее ранг в новой семье, потому что шаль была самым заманчивым предметом в приданом и вместе с новой мебелью, двумя быками и пятью мешками зерна должна была составить ее процессию в конце свадьбы. Мехар поцеловала шаль, завернула в бумагу и сунула обратно под чарпой, после чего как бы невзначай встала и обнаружила, что опять оглядывает себя в зеркале платяного шкафа. Бирюзовая туника с золотым подолом и такие же шальвары — свадебный подарок бабушки по материнской линии, которая потратила три дня, чтобы добраться до дома дочери полгода назад. На ногах золотые атласные тапочки, натирающие подъем стопы. На спине коса из вымытых, умащенных маслом и расчесанных волос. Мехар попыталась поймать свое отражение краем глаза, как бы врасплох, будто это давало оценить себя менее пристрастно: бледные губы, золотисто-смуглый цвет лица, большие глаза — по мнению некоторых, чересчур большие. Могу ли я считать себя красивой?

— Пойдем.

Она обернулась не вздрогнув, хотя и не слышала, как Монти вошел, коротко кивнула и опустила на лицо чунни.

Монти повел ее вниз по лестнице, нашептывая всякую чепуху: «Просто огромный, человек это вообще или слон?», а также: «Тебе говорили, что он беззубый?»

Непонятно было, для чего это — успокоить ее или отвлечься от собственной тоски. Так или иначе, она подыграла Монти и прошипела, ткнувши его локтем в бок:

— Я споткнусь из-за тебя.

Во дворе Мехар собралась, сжала зубы и постаралась убедить себя, что все пройдет благополучно. В глубине души она все еще побаивалась Май, но та по крайней мере ее одобрила. Не пойдут же они на попятный теперь — ну конечно, не пойдут, на последнем-то этапе, даже если он решит, что она уродлива, как дикая свинья. Мехар прижала пальцы ко лбу, как бы ставя его на место, — откуда взялась у нее эта привычка, она уже и не помнила. Потом открыла дверь и вошла, опустив глаза. Все, что ей было видно, — это пол и странные меловые линии, уже истертые, которых она раньше как будто не замечала. Рука Монти, касавшаяся спины Мехар, направила ее к сиденью, и наконец, со всевозможной аккуратностью опустившись, она узнала справа ноги матери, а слева — сандалии и стриженные квадратом ногти отца. Перед ней оказался накрытый стол. Пустые стаканы, тарелки, все еще полные сладостей, чашечки с недоеденной фалудой[10].

Говорили о политике, и уже давно, потому что этот брак заключался в период кошмарного и непрерывного падения цен на зерно. Английские мельницы прекратили закупки, вице-короли одновременно повысили аренду, и местным фермерам приходилось продавать (разумеется, ушлым британцам) последнее золото, чтобы не потерять землю. По всей стране возникали антибританские марши и освободительные движения.