Фараон Мернефта - [76]

— Ах, как это я сам не вспомнил о нем! — вскричал я, хлопнув себя по лбу.

— Не будем же терять времени, каждая минута дорога. Садись в мою колесницу, а свою отошли домой.

Я пересел в колесницу Омифера, и он передал мне вожжи, говоря:

— Ты знаешь дорогу.

В то время как пара горячих коней уносила вихрем легкий экипаж, Омифер рассказал мне следующее:

— Ты удивляешься, что я ищу врача для Смарагды, но дело в том, что она теперь в моем доме. Этот подлый Радамес, вернувшись вчера с царской охоты, устроил ей сцену за то, что по нездоровью она должна была переночевать у меня. Совершенно расстроенная всеми этими неприятностями, Смарагда всю ночь чувствовала себя очень дурно. Сегодня утром, надеясь, что на свежем воздухе ей станет легче, она отправилась в носилках на прогулку. Но дорогой ей стало совсем худо, и кормилица, сопровождавшая ее, с ужасом увидя на груди черное пятно, приказала носильщикам вернуться домой. У ворот они встретили Радамеса, который опять принялся осыпать жену бранью; когда же Сахепреса стала умолять его не тревожить больную, он закричал:

— Какая там болезнь? Чего ей еще нужно? Одни капризы!

— О, господин, — отвечала ему старуха, — можно ли называть чуму капризами? Позволь же нам пройти, чтобы поскорее уложить в постель госпожу.

Радамес отскочил как ужаленный.

— Как? — завопил он, трясясь всем телом. — Чуму?.. У нее чума? И ты, проклятая ведьма, смеешь еще приносить ее сюда?! Вон отсюда, вон сию минуту! Я не позволю ей заразить мой дом… Пусть она остается на улице или где угодно.

И, побелев как мел от страха, он приказал под носом у больной запереть двери ее собственного дома. Кормилица приказала отнести Смарагду ко мне. Таким-то образом я буду иметь великое счастье самому заботиться о любимой женщине, и если она выздоровеет, то, конечно, не позволю ей вернуться к этому мерзавцу.

Между тем мы подъехали к дому Кермозы. Я остановил колесницу, Омифер сошел с нее и взял привезенную им тяжелую шкатулку. Мальчик-негр, занимавший должность привратника, сказал нам, что госпожа в приемной зале.

Кермоза встретила нас очень любезно, но объявила, что Пинехас очень занят и никого не принимает. Однако, когда Омифер поднес ей шкатулку, наполненную золотом и драгоценностями, а я обещал пятьдесят коров на выбор из наших стад, если Ильзирис и Смарагда останутся в живых, лицо почтенной Кермозы просветлело, и она отвечала с нежным участьем:

— Меня тронула ваша печаль, великодушный Омифер и благородный Нехо, и я крайне сожалею, что злой рок поразил такой ужасной болезнью этих двух милых особ. Поэтому я попробую нарушить запрещение сына. Идите же к нему, идите, потому что если кто и может спасти ваших больных, так это только мой ученый Пинехас.

Мы нашли последнего в небольшой комнатке, примыкавшей к той зале, где он обыкновенно занимался. Сперва Пинехас отнюдь не казался расположенным помочь нам и, нахмурив брови, проговорил:

— Бьюсь об заклад, что вы подкупили золотом мою мать, чтобы она допустила вас ко мне. Я довольствуюсь тем, что имею, и не хочу, чтоб можно было сказать, будто я торгую своими знаниями.

Однако же имя Смарагды произвело свое действие, и Пинехас дал мне необходимые наставления и продиктовал рецепт для исцеления от чумы.

Затем отворил шкаф, вынул из него небольшую коробочку и алебастровую банку, которые и подал мне.

— Вот, — сказал он, — это мазь, которой нужно смазывать черные пятна на теле больной, а также возьми эту коробочку с готовым порошком.

Видя, что я торопил Омифера, Пинехас сказал:

— Садись на мою верховую лошадь и поезжай, а мне нужно еще переговорить с Омифером.

Я поблагодарил его и поспешил домой. По возвращении домой я тотчас распорядился исполнить все полученные от Пинехаса предписания.

Передав все необходимые наставления матери, которая, обливаясь слезами, не смела приблизиться к больной, я пошел к отцу, чтоб сообщить ему мои похождения в этот печальный день.

Когда я рассказал ему о поступке Радамеса, он с отвращением плюнул и сказал:

— Этот человек хуже всякой гадины.

Наконец, истомленный душой и телом, я ушел в свою комнату и уснул мертвым сном.

Солнце вставало, когда меня разбудил отец. Он был так бледен и расстроен, что я подумал, не умерла ли Ильзирис.

— Что случилось, отец? — спросил я с беспокойством.

— Плохие новости, дитя мое. Ночью заболело человек десять наших невольников, мужчин и женщин.

— Но их следует лечить тем же способом, как и сестру, — сказал я, вставая с постели. — А что она?

— Мать твоя говорит, что черные пятна стали бледнее и дыхание свободнее… Бедная женщина! Она в ужасном страхе. Я дурно себя чувствую: голова кружится, а члены словно налиты свинцом… О, это рука Мезу тяготеет над нами, и, может быть, мы напрасно не отпускаем евреев.

Я тревожно смотрел на отца, лицо которого странно изменилось.

— Распорядись же насчет лечения невольников, дитя мое, — сказал он, — а я пойду прилягу.

Я проводил отца в его комнату и, сделав все необходимые распоряжения, с тяжелым сердцем поехал во дворец, так как в тот день был дежурным.

Проезжая по городу, я убедился, что зараза проникла уже и в бедные, и в богатые дома.