Фантум 2013. Между землёй и небом - [149]

– ЛСД?

– Совершенно верно. Lysergsäurediethylamid. Диэтиламид дэ-лизергиновой кислоты. Ты, небось, и произнести не сможешь?.. А я когда-то был химиком, Марс. И не самым плохим.

– Зачем мне?

– Ты должен попробовать, прежде чем обсуждать со мной вопросы карьеры. Не бойся, привыкания не вызывает. Психофизических нарушений тоже нет. Всё чисто и благородно. Но ты почувствуй, ощути сам… По итогам поговорим.

Марс взял марку, и Ринат, не проронив больше ни слова, ушел в дом. Марс некоторое время изучал «подарочек». Марка ничем не отличалась от той, что хранилась в его старой коллекции, задвинутой в дальний угол шкафа, где накапливался всякий хлам. Выпуск 1967 года. Марочное название – «На планете красного Солнца». На заднем плане нарисованы огромный багровый шар и инверсионный след улетающего космического корабля, на переднем – нагромождения острых кристаллов, одно из которых похоже на экзотическое дерево. Марс вспомнил бессмысленный комментарий, который сопровождал описание картины Соколова в каком-то советском справочнике: «Пейзаж другой планеты, населённой невиданной кристаллической жизнью, озарён зловещим блеском красной звезды». Удивительная чушь! А ведь когда-то этот самый пейзаж будил воображение, звал ввысь, так сказать. Из-за таких картинок Марс, может, и пошёл в Бауманку. Только вот смысл, если за китайские резиновые члены платят больше и без задержек?..

Повинуясь неосознанному импульсу, Марс забросил марку на язык. Пососал. Ничего не почувствовал. «Ринат меня проверяет! – мелькнула мысль. – Идиотский тест на лояльность. А я купился, как лох!» Накатила обида. Всё-таки вокруг исключительные мудаки! Он старается, пытается быть своим, а они шутки шутят. Марс выплюнул марку в пепельницу и закурил новую сигарету, чтобы успокоиться. На этот раз привкус табачного дыма показался особенно отвратным. Марса затошнило, и он торопливо погасил окурок. Из дома доносился гитарный перебор – похоже, Пётр начинал концерт. Марс пригладил волосы и зашагал по дорожке, прислушиваясь к себе. Не уловив никаких сдвигов, кроме естественного опьянения, успокоился окончательно.

За столом ожидаемо пришлось выпить и закусить. Марс к тому времени был сыт и, выполнив положенную процедуру, отодвинулся от стола. Пётр ударил по струнам и запел, начав с Высоцкого: «А у дельфина взрезано брюхо винтом! Выстрела в спину не ожидает никто!» За Высоцким последовал Макаревич, за Макаревичем – Гребенщиков, за Гребенщиковым – Цой, Шевчук, Щербаков, Медведев, Щербина, старые и новые песни. Пётр иногда прерывался, чтобы дать отдохнуть пальцам и накатить очередную стопку, но исполнитель он был отличный, и народ подзуживал его на продолжение концерта. Под привычные аккорды Марс тихо поплыл и встрепенулся, лишь услышав незнакомую песню:

Луны ущербный лик встаёт из-за холмов,

В лесу продрогший фавн играет на сопелке.

Упившийся в соплю бухгалтер Иванов

Бредёт сквозь лес к своей летающей тарелке.

Он не бухгалтер, нет, он чужеземный гость,

Застрявший навсегда среди российских весей,

Он космолёт разбил, и здесь ему пришлось

Всерьёз овладевать нужнейшей из профессий.

В колхозе «Путь Зари» нет мужика важней,

В колхозе у него участок и домина,

Машина «Жигули», курятник, шесть свиней,

Жена-ветеринар и прочая скотина.

Чего ещё желать? Казалось бы, живи,

Работай, веселись, культурно развивайся,

Читай Декамерон, смотри цветной Ти-Ви,

А то в облдрамтеатр на выходной смотайся.

Но нет, грызёт тоска инопланетный ум,

Обилие скота не радует, не греет.

Искусство и Ти-Ви не возбуждают дум…

Бухгалтер Иванов пьёт водку и звереет.

Как волк голодный, он в полночный небосвод

Вперяет иногда тоскливые гляделки,

И, принявши стакан, потом другой, идёт

К запрятанной в лесу летающей тарелке.

Укрытые от глаз ветвями и землёй,

Останки корабля покоятся в овраге,

Куда упал со звёзд когда-то наш герой,

Сломав хребет своей космической коняге.

И плачет Иванов, и воет, и рычит,

Пиная сапогом проклятую планету.

И, глядя на него, Вселенная молчит,

Лишь одинокий фавн играет тихо где-то[4]…

Марса перемкнуло. Сначала его бросило в жар, потом сразу в холод. Во рту появился отчётливый металлический привкус. Стены вокруг потекли воском, изогнулись, смыкаясь наверху в купол. Марс оказался внутри незнакомого и стерильно чистого помещения, наполненного мягким янтарным светом. Рядом сидели мертвецы, одетые весьма необычно – в облегающие костюмы, сотканные словно из тысячи обувных шнурков. Лица мертвецов были черны и казались противоестественно распухшими, глаза закатились.

Марс вскочил. Под ноги полетела посуда, разбилась бутылка. Но ничего этого он не заметил. Он бормотал, обгоняя мечущиеся мысли, перескакивал с фразы на фразу, проглатывал окончания, слова и предложения. Самым важным сейчас для него было высказаться, потому что это был его единственный и последний шанс. Потому что он тоже был мёртв, его лицо тоже почернело и вздулось. Но он обязан донести информацию до живых, ведь смерть никогда не была препятствием для наблюдателя.

…Нас погубило высокомерие. И ложное чувство всемогущества. Мы полагали, что, если за спиной миллион лет цивилизации, нам доступно всё знание Вселенной. Мы и впрямь считали себя самыми древними, самыми мудрыми. Но мы не разглядели очевидного. И платим за это чудовищную цену. Движение к Центру было неизбежным. Мы росли как раса, мы созидали культуру, мы видели свою миссию в оптимизации пространства, мы нуждались в новых энергиях и способах преобразования материи. И когда мы столкнулись с трансформерами, то решили, что перед нами всего лишь цивилизационные конкуренты, с которыми можно договориться. Они не шли на контакт, но мы были уверены, что сумеем преодолеть бойкот – хотя бы путём войны. Нам даже понравилось играть в войну: планировать глубокие рейды и атаки на ресурсные кластеры, конструировать армады беспилотных шершней, дестабилизировать звёздные скопления. В слепоте своей самонадеянности мы полагали, что трансформеры похожи на нас, что они достаточно разумны и однажды признают наше превосходство. Как же мы ошибались! Потом явилась погибель. Она распространялась молниеносно – быстрее скорости света, что находилось за гранью понимания. Мы начали терять оптимизированные миры. Впервые в истории фронтир цивилизации поколебался и покатился назад – к Рукавам Периферии. От погибели не было защиты. Если её ростки проклевывались в планетной системе, единственным спасением была немедленная эвакуация. Тут-то и выяснилось, что мы не готовы к отступлению: наша технология не успевала реагировать на враждебную экспансию, не имеющую чёткой направленности. Погибель могла захватить молодой оптимизированный мир, а могла ударить по старинным звёздным ассоциациям, погружая их в хаос. Мы даже не сумели толком изучить её – соприкосновение с погибелью неизбежно приводило к разрушению связности систем и к смерти исследователей. Была высказана гипотеза, что погибель – универсальное оружие массового поражения, запущенное трансформерами. Необходимость контакта с ними стала острой необходимостью. Разведывательная экспедиция из опытных наблюдателей отправилась к Центру. Она продолжалась две тысячи лет. Она разогналась до половины предельной скорости, что стало абсолютным рекордом. Она запустила сотни тысяч самореплицирующихся зондов. Она не обнаружила никаких следов трансформеров в древних мирах Балджа. Но не нашла там и какой-либо жизни на стандартной биохимической основе – только простейшие органические соединения, в которых так и не стартовали каталитические процессы. Мы разгадали тайну благодаря счастливой случайности. Один из зондов промахнулся мимо цели и затерялся в межзвёздном пространстве. Его успели исключить из реестра доступных исследовательских средств, но квант-связисты экспедиции внезапно начали получать с него данные. Зонд сообщал о встречном планетоиде – миниатюрном блуждающем мире диаметром в тысячу километров, с корой из замёрзшего водорода. Таких миров неисчислимое множество в Галактике, но они никогда не вызывали значимого интереса. Только найденный планетоид был окружён кольцами из зародышевых трансформеров. Данные зонда показались настолько важными, что мы изменили курс и начали сбрасывать скорость. На торможение нам понадобилось ещё полтораста лет…