Фантастика и Детективы, 2014 № 09 (21) - [6]

На приступочке хижины восседал мужичок, кряжистый, мускулистый и совершенно седой. Из одежды на нём были лишь подвёрнутые до колен штаны и меховая жилетка. По правую руку мужичка лежал старенький дробовик, по левую приплясывал, повиливая хвостом, толстый щенок. Впереди на треноге красовался котелок, исходящий пряным, аппетитным парком. Мужичок то помешивал варево ложкой, то подсыпал душистую зелень. Где-то в хижине копошилась некрасивая грузная женщина, тяжело ворочая обтянутый платьем живот. Под камнями пищали новорожденные крысята, на камнях под утренним солнцем разлеглась толстая кошка. Ангелов здесь не ждали.

По сигналу Самуэля, Уриель с Малкиелем изо всех сил задули в золотые трубы, Иеремиил забряцал на гуслях, а Габриель задудел в дуду.

– Радуйся, человече! Возвещаем конец света и воскрешение мертвых! Нынче же будешь с нами в раю, ты и жена твоя! Встань и…

– Бах! Ба-ба-бах! – громыхнуло ружьё. Дробь просвистела над головами, сшибая нимбы. Ангелы дружно присели.

…уроды! – сказал последний человек на Земле и закрыл дверь.

Джон Карсон и его дети

Борис Богданов

26 декабря 1963 г.

ПиДжей должен был вызвать недельную слабость и недомогание. Достаточные, чтобы воины демократии взяли под контроль важнейшие военные и промышленные центры противника. Однако то ли разработчики ПиДжея воспылали внезапной страстью к суициду, то ли они зря носили видовую приставку к родовому имени, но вирус оказался летален для всех мужчин вида Homo Sapiens. Вернее, смертелен на 99,999 процента, что тоже, тоже…

Майор Джон Карсон, раскачиваясь под куполом парашюта над Уссурийской тайгой, не раздумывал о таких вещах. Он гадал, сработал ли пиропатрон контейнера с ПиДжей до того, как русская противоракета врезалась в движок, и молился, чтобы его не заметили на фоне низких туч.

Конечно, он костерил яйцеголовых, но совсем по иной причине. Дорогущий «стеллс» был подбит с первого выстрела. Похоже, для русских он ничем не отличался от любого другого самолёта. Теперь «птичка» догорала на склоне заросшего лесом холма где-то на западе, а он болтался между небом и землёй, страшась, не поджидает ли его внизу взвод автоматчиков или агенты страшного КГБ.

Там оказался низкий перелесок на краю болотца – и ни души вокруг. Спрятав парашют, майор обустроил, как учили, место для ночлега, растянул на ближних елях паутину антенны и стал слушать эфир.

На третий день Карсон надумал застрелиться. Но не стал. Было ли это упрямство деда по отцу, шведа Карсона, или жизнелюбивость материной бабки, француженки, но майор достал парашют, смастерил подобие рюкзака, смотал антенну и отправился в сторону падения «стеллса». На его обломках не полетишь, но Джон рассчитывал сделать из них лопату или топор.

Очень хотелось плакать, и не было слёз. Смириться можно с чем угодно, но не со смертью ребёнка. Мария выровняла свежий, третий холмик на своём закутке обширного кладбища и воткнула в серозём яркую погремушку. Мишенька, её последний сыночек, родился живым, но дышал всего три дня. «Будь проклят Джон Карсон», – думала Мария, обирая сорняки с могилок Женечки и Толечки. Позаросли могилки, пока дохаживала она с Мишей последние недели. Сёстры присматривали, конечно, так ведь и сами на сносях через одну, и у каждой свой детский закуток.

Жили общинницы на окраине довольно большого, по здешним меркам, города. Там, где Мать остановила пятнадцать лет назад толпу испуганных женщин и девочек, бегущих из горящего ада. Мария не запомнила по малости лет, как это было. В памяти остались только клубы едкого дыма вокруг здания железнодорожной станции. Некому было тормозить, и скорый Хабаровск – Владивосток врезался в товарняк с бензином. Вкус этого дыма долго снился Марии, и она просыпалась с колотящимся сердцем и липкими руками.

Домой Мария вернулась в сумерках, и, не заходя в сестринское общежитие, отправилась к Матери.

– Не могу больше! – выкрикнула она с порога. Мать обитала в бывшем директорском кабинете старой школы. Классы были приспособлены под общежития и склады, а в спортзале обретались ясли и детсад.

– И? – сухо осведомилась Мать.

Она была стара. Она была стара уже пятнадцать лет назад, сразу после Катастрофы. Некрасивая и злая, сорвавшая голос, она довела тогда шестилетнюю девочку до истерики. Но через несколько дней Мать стала для Марии самым родным и надёжным человеком на свете.

– Он умер… – испарилась куда-то решимость, Мария села тут же на пол и заплакала. – Они все умирают! Мы тоже все умрём!

Как в детстве, Мать присела рядом и стала гладить Марию по голове.

– Умрём, хорошая. Нельзя жить вечно.

– У нас нет надежды, – всхлипывала Мария.

Мать твёрдо взяла её за плечи и сказала:

– Пока жив Старик, жива надежда. Нам повезло с мужчиной. Пусть он стар и болен, но он есть!

– Но они умирают, наши мальчики!

– Посмотри на меня, – Мать отстранилась. – Посмотри мне в глаза!

Глаза Матери были красные, бессонные, но в них горел огонь. Все эти годы в них пылала яростная вера.

– А если вирус выдохнется? Или поможет Дашин женьшень? Нельзя жить без надежды, Маша! Ведь ты у нас самая сильная, самая здоровая. Сколько прожил твой сын? Целых три дня?