Фантастика 1968 - [3]

В будущем многое, конечно, изменится. Но его фундамент — это наше «вчера» и наше «сегодня». Всякий наш сколь-нибудь значительный поступок возбуждает волну последствий, чье влияние — благотворное или неблаготворное — может отозваться в грядущем и что-то сдвинуть в нем. Не потому ли еще горд и счастлив герой рассказа Л.Розановой «В этот исторический день…», что перед лицом гармоничного и радостного будущего он вправе сказать: «За свою долгую жизнь я сделал немало, чтобы оно стало таким»?

Всем бы нам такое счастье!

НОВЫЕ ИМЕНА

АЛЕКСАНДР АДМИРАЛЬСКИЙ Гений [1]

Так что ж, напрасно гениям горелось во имя изменения людей?

В восемь утра ему приносили завтрак.

В девять он выходил на прогулку.

С одиннадцати до двух читал.

В два обедал.

До четырех отдыхал.

Вечером просматривал почту.

Ужинал в восемь.

И ровно в десять ложился спать.

Ничто не могло помешать этому распорядку.

Так продолжалось пятьдесят лет.

Дом, в котором он жил, был единственной тюрьмой на всей планете.

А он был ее единственным узником…

За те пятьдесят лет, что он провел в заключении, обитатели планеты Граунд забыли и его самого и суть его преступления.

В архивах Великой Директории Граунда хранились запечатанные металлические капсулы со всеми материалами следствия. Таких капсул было несколько десятков, на каждой из них — не поддающаяся разрушению гравировка:

«Вскрыть через двести лет».

И подпись Президента Великой Директории.

Каждые полгода сменялся весь штат, обслуживавший узника.

Каждые полгода он писал петицию на имя Президента Великой Директории.

Каждый новый начальник тюрьмы принимал от предыдущего сейф с опечатанными петициями.

Инструкция разрешала узнику обращаться к Президенту два раза в год, в день смены тюремного штата. По той же инструкции начальник тюрьмы имел право прочитать петицию, затем обязан был опечатать ее и положить в сейф.

Таким образом, когда прошло пятьдесят лет, дела принял сто первый по счету начальник, а в сейфе лежало сто опечатанных петиций.

101-й был молод и весел.

Он понятия не имел, что за человека обязан стеречь [2]. Он знал только, что этот человек совершил в прошлом тягчайшие преступления против человечества и осужден на пожизненное заключение [3].

101-му, как и всем предыдущим начальникам тюрьмы, инструкцией запрещалось разговаривать с узником на любые темы, кроме бытовых. Той же инструкцией ему вменялось в обязанность обеспечивать узника всем необходимым для жизни и здоровья, выполнять все его бытовые требования, снабжать книгами, журналами, газетами.

Узник был стар и угрюм. Несмотря на комфорт, правильный режим, прекрасный климат, пятьдесят лет заключения наложили свой отпечаток.

Особенно плохо ему стало в последний, пятидесятый год. Он уже все понял. Он понял, что его обращения к Президенту не посылаются. Он понял, что здесь, в тюрьме, ему придется умереть.

И он не мог с этим смириться.

Днем узник был замкнут, не вступал ни в какие разговоры с тюремщиками, заставлял себя много читать и много двигаться.

А вечером…

Если бы 101-й хоть раз заглянул в спальню узника вечером, он увидел бы и услышал странные вещи.

Узник возбужденно ходил по комнате и непрерывно что-то шептал.

— Они ничего не поняли… Мое изобретение могло бы в десять лет перевернуть всю жизнь на Граунде… Я дал им в руки неограниченные возможности… И теперь я здесь… Я не могу допустить, чтобы мои открытия умерли вместе со мной… И я не могу показать всю полноту моих открытий… Я — в тюрьме… Я стар и болен… Я не имею права умереть… И у меня нет никакой надежды…

Когда-то давно, в первые годы своего заключения, после того как он написал три или четыре петиции, он попытался полуоткровенно поговорить с очередным начальником тюрьмы. Результат был незамедлительный. Через два дня после разговора весь штат тюрьмы досрочно был сменен.

И с тех пор узник молчал.

А теперь…

Узник понимал, что прямой путь отрезан. Но однажды ему показалось, что он нашел выход…

Инструкция обязывала начальника тюрьмы один раз в неделю беседовать с узником. Беседа не могла продолжаться более часа.

Эти беседы по традиции носили домашний характер. В столовую подавали чай, персонал уходил, и начальник тюрьмы оставался с узником один на один.

И вот 101-й пришел к узнику на одну из таких бесед.

После нескольких общих фраз они разговорились.

И тогда узник сказал:

— Я стал сдавать в последнее время. За эти годы я много работал, но, очевидно, мне не увидеть результатов своей работы…

— Да, возможно, — ответил 101-й. — Прошу извинить меня, но я вынужден вам напомнить, что мы не имеем права выходить за пределы бытовых тем.

— О, я слишком хорошо это помню, — усмехнулся узник. — Я не Стану нарушать инструкцию. Вы знаете, в последнее время я увлекся несколько странным, с вашей точки зрения, занятием.

— Каким же? — вежливо поинтересовался 101-й.

— Боюсь, что вы неправильно меня поймете. Я хочу, чтобы вы хоть немного представили себе мое положение. Я обречен. Все то, чем я занимался до заключения (101-й сделал протестующий жест), предано забвению. А я не могу умереть и ничего после себя не оставить.

101-й повторил свой жест.

— Нет, нет, не бойтесь, речь идет совсем о другом.