Фантастика 1965. Выпуск 3 - [57]

– Как я мог узнать? - повторил он, опускаясь в кресло.

– Ты простился с родными?

– У меня нет родных, - устало отозвался Велт, - я последний из рода Гуллит.

– С друзьями?

– Сим-Кри оскудела честными лингами.

– Друг, подруга, друзья, - сказала машина, - подружиться, дружить, дружба… Кому я должна послать извещение?

– Верховному Держателю. Он будет доволен.

Да, Верховный будет доволен. Он не умеет прощать оскорблений. А письмо, которое послал ему Велт, было требовательно и потому оскорбительно для деспота. Воображение, подстегнутое наркотиком, услужливо развернуло картину: толстый коротышка Лак-Иффар-ши Яст вертит в руках Квадратик черного картона с выбитым на нем знаком Дома смерти и его, Велта, именем. Потом поворачивается к сопровождающим его чиновникам и с деланной скорбью говорит: “Какая потеря, наш лучший механик Велт покончил с собой”. - “Этого следовало ожидать, - откликнется кто-нибудь из чиновников, скорей всего, это скажет долговязый Кут-Му, - последнее время он вел себя несколько странно”. И все улыбнутся.

Едва заметно, чтобы не нарушать приличий.

– Что сделал ты в жизни хорошего?

Машина-исповедник успокоилась, будто тоже пожевала красных зерен кана. Голос ее снова звучал мягко и проникновенно, хотя в нем все еще проскальзывали нотки скрытого беспокойства.

Велт пожал плечами, забыв, что машина не поймет этот жест. Сделал ли он что-то хорошее? Наверное, сделал. Трудно прожить четыре долгих периода, не сделав ничего стоящего.

Что же все-таки? Велт закрыл глаза - так легче вспоминать.

Ну, например, он сконструировал “жесткую тригу” - целую систему машин, позволившую добраться до богатств Второго материала. Это хорошо; иначе разве поставили бы его изваяние на берегу Белого озера рядом с изваяниями великих мыслителей и механиков Сим-Кри? Он открыл Закон волны. Его труд оценили - он стал триста семьдесят шестым почетным лингом Планеты. Он поставил колоссальный эксперимент с летающими дарнами и победил в споре с догматиками, заведшими в тупик науку о Вещах. Но главное не это. Он просто ходит вокруг, пытаясь обмануть себя. Главное…

– Я создал тебя!

– Меня?

– Да. Тебя и весь Дом смерти.

Молчание длилось целую вечность. Машина обдумывала услышанное.

– Ты говоришь правду?

– На исповеди не лгут.

– Лгут, - сказала машина убежденно.

– Но я говорю правду. Я, механик Велт из рода Гуллит, построил этот Дом.

– Хорошо, - примирительно сказала машина, - если это так, ты должен знать, что тебя ждет.

– Знаю.

– Расскажи.

Велт вяло усмехнулся: “Проверяет. Как учитель завравшегося школьника”.

– Когда кончится исповедь, ты откроешь дверь на Лестницу. Сорок две ступени. Одна из них - не знаю, какую ты выберешь на этот раз, - несет заряд энергии. Внезапный шок, и уже не живого, но еще и не мертвого ты сбросишь меня в бассейн с раствором куатра. Через семь секунд от почетного линга ничего не останется.

– Останутся пуговицы из пластика, - огорченно, как показалось Велту, сказала машина, - они не растворяются. Из-за этого я уже трижды чистила отводные трубы.

Велту вдруг стало весело. Ему стало так весело, как никогда в жизни. Его просто распирало от веселья. Он чувствовал, как из груди к горлу, из горла к губам катится щекочущий клубок смеха. У нее, оказывается, есть заботы! Пуговицы из пластика. Она чистит трубы и при этом, наверное, ворчит, как старуха, латающая старое эти внука. Ей плевать на судьбы тех, кто ежедневно стучится в двери дома, ей нет до них никакого дела… Если только пуговицы у них не из пластика.

– Ты смеешься, - сказала машина, - это бывает со многими. Я понимаю - нервы.

В динамике снова что-то всхлипнуло. Там, внутри, шла какая-то непонятная борьба. Неясные звуки - бормотание, присвистывание, сипение - рвались наружу. Следующий вопрос машина почти выкрикнула, стараясь пересилить шум.

– А теперь скажи, что сделал ты в жизни плохого?

Шум нарастал. Звуки накатывались волнами и, наконец, выплеснулись в комнату. Они заполнили ее до отказа, они кричали о чем-то своем и бились о зеркальный лед стен.

И вдруг наступила тишина. Звуки умерли мгновенно. Только одинокий гонг отсчитывал медные удары.

– Они всегда так, - сказала машина, - им не лежится в Хранилище.

– Кому? - недоуменно спросил Велт.

– Схемам, которые я снимаю с каждого после исповеди. Их накопилось слишком много, и они всегда стараются проскочить в речевой контур. Иногда я даже не могу с ними справиться, и они кричат через динамик. Но ты не ответил на вопрос.

– Да, - сказал Велт, - плохое я тоже сделал.

– Что?

– Создал тебя.

– Не понимаю, - сказала машина, - ты противоречишь себе. Только что ты назвал это дело хорошим.

– Хорошее может быть плохим, а плохое - хорошим.

– Это противно логике.

– Но это так.

– Я не могу понять, - сказала машина. - Я устала. Каждый линг - это задача, а у меня отказали два блока в решающем устройстве.

– Ты не поймешь, если даже у тебя будет тысяча исправных блоков вместо шести.

– Но я хочу понять.

Велт нащупал в кармане последнее зернышко кана. Глупая машина. Что она, собственно, хочет понять? Жизнь?

Но жизнь выше логики. Любовь и ненависть, радость и горе, счастье и разочарование - разве можно решить эти уравнения без ошибки? Кто определит, где кончается одно и начинается другое? В дебрях чувств и мыслей так же легко заблудиться, как в лесах Катоны. И блуждать всю жизнь. Как он, Велт. И выйти, наконец, на дорогу и понять, что она ведет к Дому смерти. Глупая машина.