Фанатка - [10]

Да и потом, ничего такого я не увидела. Квартира и квартира, ну, с так называемым, евроремонтом. Трешка: две спальни и гостиная, совмещенная с кухней. Барная стойка в форме буквы «S», в ванной — джакузи, повсюду на полу — плитка, потертая такая, как будто старинная (нам так нравится, сказала Кристи), во всех комнатах — беспорядок средней степени ужасности. А еще — много всяких разных прикольных финтифлюшек (ну там, игрушек, статуэток, посуды, свечек и прочего добра), и сразу видно, что не из какой-нибудь там «Икеи» или «Красного куба», а действительно необычных, дорогих, скорее всего, купленных не здесь, у нас, а привезенных из всяких там заграничных поездок. Похоже, одна из сестер была искушенной барахольщицей. А может, они и на пару шоперили, не знаю.

Главный облом заключался в том, что, сколько я не шарила взглядом, явных намеков на то, что это жилище принадлежит Кет, не находила. Никаких там наград и почетных грамот на видном месте, никаких метровых отфотошопленных снимков с ней любимой, даже мелких фоток в рамочках — ничего такого не было. Манией величия моя Кет явно не страдала. Единственное, за что уцепился взор, — это надпись, черным маркером прямо по холодильнику: «Хватит жрать! Лучше выпей!». крупными печатными буквами. Мне подумалось, это дело рук Кет. И от этой мысли на душе потеплело.

Сначала мы варили спагетти. Точнее Кристи варила, так как я в готовке была полный профан, даже яичницу не умела нормально пожарить. В моей семье всегда кашеварила мама, кухня была ее святыней, заколдованным царством, она даже посуду всегда мыла сама и только сама, а нам с отцом оставалось лишь одно — беспрекословно поглощать ее стряпню и проваливать.

А Кристи с готовкой управлялась легко, сразу видно было, что ей это не в первой. Ну, правильно, подумала я, она ведь живет самостоятельно, по-взрослому, сама за себя в ответе, счастливица, блин. И я от всей души ей позавидовала, и, даже, не выдержав, озвучила эту свою зависть, завуалировано, конечно:

— Классно жить без родителей!

— Не знаю, — отозвалась Кристи. — Мои родители давно умерли. Разбились на машине.

Не буду в сотый раз повторять, в какой манере она все это сказала. Кристи, по ходу, всегда разговаривала одинаково, черным по белому, не расцвечивая эмоциями (да, про «ту еще истеричку» Лерка явно насочиняла; видно, решила тогда: я, что не ляпни — все проглочу).

— Как так? — опешила я. — Разве вы с сестрой…

— Родители Кет — не мои родители, — сообщила Кристи, при этом ловко сдирая кожицу с ошпаренных помидоров (кстати, в итоге она сбацала шикарный соус для спагетти). — С девяти лет я стала жить с ними. Наши с Кет матери были двоюродными сестрами. Другие родственники не захотели меня брать, так что…

Она пожала плечами. Ну правильно, подумала я, не зря же у Кристи другая фамилия. А я как всегда, тормознула, даже ни разу не задумалась, почему. Блин, а еще, когда Кристи сказала «Кет», у меня внутри аж все вздрогнуло. Вот так, легко и просто, как бы между прочим: «Кет…» Раньше она всегда говорила «сестра». Хотя разумеется, знала, что все вокруг давно в курсе, кто ее сестра.

Потом Кристи предложила, давай, мол — от аристократов к дегенератам — начнем с вина. И я, по ее указке, быстренько выудила из холодильника бутылку какого-то там (явно не дешевого) «Шато», и разлила большую часть ее содержимого по здоровым пузатым бокалам. Я страшно обрадовалась выпивке, поскольку, если честно, уже начинала дрейфить (по правде, даже очень сильно), и хотела уже поскорей наклюкаться, не просто для храбрости, а так, чтобы вообще все стало по фигу. Даже тайком, за спиной у Кристи, отпила, прилично так, из своего бокала и снова его наполнила, как будто бы в первый раз. И вскоре стало полегче.

Я врубила телек, здоровый такой, прикрепленный к стене, полистала каналы, покуда не нашла приличную музыкалку. Растянулась на диване, а бокал поставила на пол. И старалась вести себя непринужденно так, развязно, и вроде бы получалось.

Мы поели, выпили. И еще выпили. И еще, и еще. И постепенно стало так хорошо, весело. Мы стали как заговорщицы. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Кристи много болтала. В нашей паре она изначально выбрала роль рассказчицы, а я, само собой, благодарно слушала.

Чем пьянее мы становились, тем откровенней были ее истории.

— Мое детство кончилось в десять лет, — произнесла Кристи, отхлебнув шампанского прямо из бутылки, — Когда я увидела, как моя тетка, ну, мать Кет, расклячив ноги на кровати, долбит саму себя огурцом. Вся моя невинность была растоптана вмиг.

Я, как бы со стороны, услышала свой хохот, а потом голос, пьяненький такой, развязный:

— Ни фига се, как так вышло?

— Ну… я в их супружеской спальне рылась. Пришла со школы пораньше, и, пока никого, — Кристи подняла кисть ребром вниз и изобразила жест, ну, как ползет змея. — Хотела родительские фотки найти. Их от меня прятали, дабы «уберечь от лишних эмоциональных всплесков». А меня это дико бесило. Почему я не могу посмотреть на маму с папой? Почему не могу скучать и горевать, если мне этого хочется? Я весь дом перерыла, хотя, в общем-то, сразу знала — все фотоальбомы в спальне, заперты в комоде. Ну, я ключ благополучно стырила, все открыла, какие хотела фотки — вытащила, и тут входная дверь — «хлоп!» — тетка вернулась. Я еле успела все позакрывать, забилась в угол, между комодом и стеной, прикрылась шториной. Ну а дальше, она — изголодавшаяся по ласке женщина — стала делать свое черное дело. Сейчас я ее не виню, понимаю: когда муж — дальнобойщик, дома бывает редко, а ты — пятидесятидвухлетняя училка истории, с бородавками на лице, с окулярами толщиной в три пальца и с шиньоном, а любви так хочется…»