Фамильный крест - [12]

Отступать было поздно, да и что подумает юная особа: что молодой человек, попросту, трус. Поэтому выход был один – только вперед, к Арине. Посетителей было мало: семейная пара, две юные особы, по виду мещаночки, судя по всему здешние со Стромынки.

Это вселило Василию уверенность и он, придав лицу благообразное выражение, как ему казалось в тот ответственный момент, подошел к прилавку.

Арина мило улыбнулась, сверкнув белыми ровными зубами.

– Что вам угодно, сударь? – вежливо поинтересовалась хозяйка. – Давно вас не было видно, наверное, нашли более респектабельную кондитерскую в центре города? – поинтересовалась она, как бы невзначай.

Василий немного растерялся, почувствовав, что краска приливает к лицу: «Только этого не хватало, подумает, что я – неопытный юнец!»

– Н-нет, нет! Что вы! – выговорил он, запинаясь, и робко протянул Арине букет. – Это вам…

Арина удивленно вскинула брови:

– Мне… благодарю вас, – и приняла букет из рук поклонника, коснувшись их своими нежными пальчиками.

По телу Василия пробежала дрожь, и он окончательно растерялся и, несмотря на свою смуглую кожу, покраснел, что это обстоятельство стало весьма заметным.

– Извините меня… – сказал он и, надев шляпу, стремглав выбежал на улицу, дверной колокольчик резко тренькнул.

Арина стояла, держа в руках букетик фиалок, которые источали великолепный нежный аромат. «Какой он странный… А ведь я даже не знаю как его зовут. Надо поинтересоваться у Глаши, она постоянно в зале обслуживает посетителей…»

* * *

Глафира была девушкой, что называется, повидавшей жизнь. Она была довольна тем, что устроилась в кондитерскую Выжиги: работа не пыльная, в тепле, да при приличной публике, не то, что в трактире. Покойный хозяин, Данила Выжига, отлично разбирался в людях и из пяти девушек, претендовавших на место официантки, отдал предпочтение Глафире – и не ошибся.

Она же, насмотревшись на своем девичьем веку всякой всячины, работала исправно, не воровала, разговаривала с посетителями подчеркнуто вежливо, старалась не обращать внимания на таких, как Петр Пахомов. Хотя подобных ему было немного: кондитерскую посещали приличные парочки или мамаши с детьми – всем хотелось попробовать последний писк французской моды, горячий душистый шоколад. Некоторые москвичи, проживающие в центре города, предпочитали кондитерским «Шоколадницы», там был выбор богаче и, как водится, подороже. Но здесь, на окраине Москвы, за Садовым кольцом, проживали в основном мещане и купцы средней руки, они также любили французские новшества, но по более сходной цене – в кондитерских.

К вышеперечисленным достоинствам Глафиры, можно также добавить «внимательность и хорошую память на лица». Она знала всех постоянных посетителей, даже детей запоминала по именам, чем доставляла их мамашам несказанную радость.

– Глаша! – Арина окликнула девушку.

– Слушаю-с, барыня, что изволите? – Глафира подошла к прилавку.

– Скажи мне… Помнишь к нам заходили два молодых человека, один из которых жгучий брюнет, чем-то на цыгана похож?

– Как же-с, барыня, не помнить! Брюнет тот – рисовальщик, приятной наружности, воспитанный, слова грубого не скажет, не то, что его друг – охальник и болтун.

– Помилуй, Глаша, как ты всех упомнишь! – удивилась Арина.

– Ничего сложного, барыня. Память у меня такая – всех упоминать. А брюнет сей посматривает на вас, это точно! Уж поверьте моему женскому опыту: по всему видно – порядочный человек.

– Он мне сегодня цветы подарил, – Арина указала на букет фиалок, поставленный в пузатую стеклянную вазочку.

– Что-то, барыня, он быстро ушел? Или я перепутала чего?

– Да нет, Глаша, ты права. Подарил букет, засмущался и бегом к двери…

– Ох, барыня, чует мое сердце – это неспроста.

Арина не поняла:

– Чего неспроста?

– Да, то… Любовь это, Арина Даниловна! Воля ваша, но я б его не упустила.

Последними словами Глафира окончательно вывела Арину из равновесия, та почувствовала волнение в груди – перед глазами всплыл образ брюнета. «А ведь хорош собой, причем очень хорош! Да и робок, чего от стромынских и не дождешься. Им бы только бабе юбку задрать…»

* * *

Арина стала для Василия наваждением. Он рисовал ее портреты все свободное время и по дороге на службу в экипаже, и дома. Однажды, Иннокентий Петрович, увидел рисунки сына, они лежали разбросанные на письменном столе Василия. Отчим поинтересовался у пасынка на предмет его пассии:

– Василий, позволь полюбопытствовать старику: что за дева сия? Ах, как хороша! – отчим с удовольствием рассматривал рисунки.

Василий немного засмущался:

– Отец, это хозяйка кондитерской, куда я люблю зайти попить чайку с круассанами.

– Прекрасное лицо! Каков овал, а губы … Глаза же – просто прелесть. Необычайно хороша… Но мне кажется, где-то я встречал ее…

– Наверняка встречали, ее заведение здесь же на Стромынке, причем уже давно. Я как-то туда наведался с приятелем-журналистом, а теперь вот частенько заглядываю….

– Позволь, позволь – это кондитерская некоего Выжиги, мещанина?

– Да, отец. Он, говорят, умер два года назад и теперь заправляет всем его дочь.

– Наслышан я про нее. Поговаривают, гордячка, каких свет не видывал. Она всем стромынским женихам дала от ворот поворот.