Факультет чудаков - [98]

В тот же день Базиль выехал из Петербурга. Он был так напуган, что сотню раз во время своего бегства давал зарок — отныне в Петербург ни ногой без Шихина.

— Нагулялся? — встретил его Архип Шихин, как будто Базиль вернулся, действительно нагулявшись вволю.

— Вот чудачок! — сказал Шихин после того, как выслушал взволнованный рассказ Базиля о возможной встрече с меценатом. — Вот чудачок! Что ж тебе бояться? У меня с ним свои дела. Мы сочлись за тебя, будь спокоен.

Про себя Шихин радовался своей хитрости и исполнительности Исакия Исакиевича: теперь Базиль был еще прочнее прикреплен к острову Питерлак, близ Фридрихсгама.

— Ну, так как, Васек, успокоился? — спросил купец через день. — Еще не поздно вернуться в Питер, твой отпуск не кончился.

Базиль с сомнением покачал головой. Шихин усмехнулся.

— Не хочешь гулять, значит, давай дело делать. Довольно, поел пирожков в кондитерских!

И Шихин шутливо хлеснул бородой по плечу Базиля.

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

В Петербург ни ногой без Шихина… Базиль исполнил этот зарок. Лето 1827 года он прожил безвыездно на острове Питерлак.

Работы по добыванию монолитов были закончены к октябрю и последние две колонны — сорок седьмая и сорок восьмая по счету — отправлены в Петербург 4 октября. Базиль ждал, что будет дальше, не оставит же его Шихин на обычных работах в каменоломне.

— Шлифовать поедем, — сказал ему Шихин. — В Петербурге жить станешь. В своем доме тебя поселю. Живи да радуйся.

Базиль успокоился. Остров ему под конец надоел. Его манил Петербург.

— У меня-то разъездов много, — оказал Шихин уже в Петербурге, — мне сильно некогда самому смотреть за шлифовкой. Вот тебя и приставлю к ней. Здесь полегче тебе будет. Даже много легче. А к чему это я говорю? К тому, что должен ты, значит, стараться больше.

Последние слова запали Базилю в голову. Они снова вызвали мысли о справедливости, что не раз посещали Базиля на острове. Кому легче работать, тот должен больше стараться…

В огромных сараях, на площади начисто обтесывали колонны, шлифовали, полировали их. Когда-то, еще в первые дни на острове, Базиль удивлялся: как это люди умеют все делать? Нигде не учились, никто не руководит их работой — и все делают сами. Каменотесы, не знающие не только что геометрии, но часто простой грамоты, искуснейшим образом превращают обломок гранитной скалы в безукоризненной формы цилиндр саженного диаметра… Потом Базиль перестал удивляться. Он увидел собственными глазами, что наука каменотеса передавалась из рода в род, от отца к сыну, от старшего к младшему от опытного к новичку. Он не понял только одного, что и старшие и младшие, и опытные и новички были очень способные люди, зачастую талантливые, быть может, талантливее самого Базиля. Они не только передавали и перенимали опыт, они совершенствовали его, придумывали новые, лучшие способы, ухищрялись подлинно из любви к искусству, — у них были золотые руки, свежие головы. Базиль не понимал, что многие из них не заурядны настолько, что могли бы заткнуть его за пояс и в художестве. Базиль верил, что настоящий талант создан для того, чтобы жить в прекрасной (даже изысканной) жизненной оболочке, в холе, в заботе окружающих. А эти люди обречены навсегда жить в бараках, работать, скотски надрываясь, потому что они не избранники, не таланты, а рядовые рабочие люди, хотя и старательные. Талант, думал Базиль, рано или поздно выбьется к прекрасному будущему и станет блистателен и почитаем. Для людей одного и того же сословия могут быть две разные доли: одна для избранных (одаренных), другая — для прочих. Базилю суждена первая доля, он будет блистателен и почитаем, когда пройдет ряд черновых производственных испытаний, закончит учение и станет наконец не только служить искусству, но и творить искусство.

Правда, в последние месяцы на Питерлаке Базиль часто хандрил, слишком уж долго тянулось первое его испытание. Годовая оторванность от большого города дала себя знать. Базиль перестал ощущать связь того, что он делает в каменоломне, с большим миром искусства.

К циклопическим размерам своих монолитов Базиль привык, перестал ощущать их такими. Все стало казаться обыкновенным, однообразным, будничным, самая дикость природной островной обстановки как-то потускнела. Начал Базиль замечать погоду: в солнечные дни настроение улучшалось, в ненастье портилось — иногда настолько, что хотелось спать без просыпу. Стойкость и преданность искусству сдали. «Уж не миф ли весь этот исступленный грандиоз Леду, то бишь Монферана, для которого здесь так трудятся?» — восклицал Базиль иной раз со злостью. Еще немного, и он возроптал бы. Но тут подоспел переезд в столицу.

Желанный Петербург подогрел Базиля. Правда, Париж был еще желаннее, но Париж подождет… Петербург скоро увидит такое, чего никогда не увидит Париж: на март 1828 года назначен подъем и установление первой колонны северного портика Исаакиевского собора; в продолжение весны и лета последует установление остальных колонн.

Это будет тем более редкое предприятие, что оно совершится вне соблюдения принятых в архитектуре правил: все сорок восемь колонн четырех портиков будут установлены раньше возведения храмовых стен и тяжких пилонов для поддержания купола. Так будет по приказу самого государя.