Факт или вымысел? - [3]

Вообще, тема «Англичане за границей» (если воспользоваться названием одного из лучших эссе Честертона) занимает в этой книге довольно заметное место. Еще Фрэнсис Бэкон посвятил путешествиям одно из своих коротких, но емких морализаторских эссе, и, следуя заветам своего философа («Для молодых путешествие — это, скорее, воспитание»), юные англичане и по сей день, прежде чем начать тянуть лямку, отправляются в Grand Tour за границу поучиться уму-разуму. Вот и в этом томе отправляются «людей посмотреть и себя показать» Филдинг и Кольридж, Смоллетт и Киплинг, Байрон и Д.Г. Лоуренс, Диккенс и Грэм Грин. География английского путевого очерка, представленного в нашей антологии, необъятна. Это, конечно же, Италия, Франция, Германия, но еще и Япония, Южная Африка, Индия, США, Самоа, Мексика. И Россия. О России делятся впечатлениями многие писатели (в том числе и те, кто в ней никогда не бывал): Сомерсет Моэм, Бернард Шоу, Арнольд Беннет, Вирджиния Вулф. Русская тема — английская точка зрения о России, царской и большевистской, — звучит в нашем сборнике особенно веско: российскому читателю, полагаю, будет небезынтересно узнать, что думают о нас англичане. Думают разное. Основное же настроение «русских» очерков — и в первую очередь очерков Голсуорси и Моэма, предпринявших рискованную попытку сравнить, каждый на свой лад, русских с англичанами, — варьируется от нескрываемого — при всей английской сдержанности — недоумения, вызванного обычаями, нравами и «экзотическим», с точки зрения западного человека, политическим устройством нашего отечества, до искреннего восхищения его культурой, литературой прежде всего.

Больше же всего от англичанина за границей достается — как вы угадали? — французам и американцам. Французам в основном потому, что смотрят они на остальной мир, в том числе и на англичан, свысока, снисходительно. Американцам, с которыми, как однажды съязвил Уайльд, «у нас все общее, кроме языка», потому, что, в представлении британцев, особенно высоколобых, они развязны, грубы, неотесанны, да и на руку не всегда чисты. И в этом смысле письма Диккенса из Америки своему другу Джону Форстеру мало чем отличаются от ядовитой иронии молодого Олдоса Хаксли, который в своей книге 1926 года «Смеющийся Пилат. Дневник путешествий» «спел» такую «рапсодию» Лос-Анджелесу (очерк называется «Лос-Анджелес. Рапсодия»), что с ней сравнится разве что «Незабвенная» Ивлина Во — самый, должно быть, антиамериканский роман в английской литературе. Со временем, правда, Хаксли сменил гнев на милость и последние тридцать лет прожил в Америке, которую в молодости так невзлюбил.

Язвительность молодого Хаксли свойственна многим английским литературным путешественникам, однако в путевом очерке, будь его автором Киплинг или Стивенсон, Грин или Смоллетт, язвительность никогда не переходит в презрение, в нем, скорее, преобладает столь характерное для англичан ироническое отношение прежде всего не к другим, а к самим себе. И не только в путевом очерке. Англичанин — дома ли, за границей, в письмах, в эссе, в воспоминаниях и биографиях — верен своему, должно быть, главному «национальному предрассудку» — самоиронии. А также — исконному чувству справедливости, стремлению быть, вопреки распространенным национальным предрассудкам (уже без кавычек), гражданином мира. «Разве нельзя любить свою страну, не питая ненависти к другим странам? Разве нельзя проявлять недюжиную отвагу и непоколебимую решимость, защищая ее законы и ее свободу, — и при этом не презирать остальной мир, не считать все прочие народы трусами и негодяями?»

Боюсь, что вопросы, которыми задается Оливер Голдсмит в эссе, опубликованном в этой книге, еще не скоро станут риторическими.

Александр Ливергант

Фрэнсис Бэкон >{2}

Об учении

Учение доставляет удовольствие, развивает самолюбие и способности; удовольствие достигается уединением, самолюбие — спорами, способности — здравомыслием и рассудительностью, приобретенными посредством учения. Люди сведущие способны лишь исполнять и, если судят, то разве что о частностях, советы же о ведении дел лучше всего испрашивать у людей образованных. Тратить на учение слишком много времени — праздность, учиться из самолюбия — притворство, сулить о жизни по законам науки — причуда ученого. Учение совершенствует природу и совершенствуется опытом, ибо природные способности сродни посаженным кустам и деревьям: их надобно укорачивать и выравнивать; науки, как таковые, если не ограничить их опытом, дадут знания слишком общие. Хитрец науки презирает, простак ими восхищается, а мудрец ими пользуется, ибо науки учат не самим себе, но мудрости, учат тому, что вне их и над ними и что приобретается наблюдательностью. Читайте не за тем, чтобы противоречить и опровергать, не за тем, чтобы принимать на веру, не за тем, чтобы уметь вести ученую беседу — но чтобы оценивать и судить. Одни книги предназначены для того, чтобы их лишь испробовать, другие, чтобы их глотать, и лишь немногие — чтобы их разжевывать и переваривать. Иначе говоря, одни книги следует читать лишь частями, другие — читать, но без любопытства, а третьи — читать с начала до конца с усердием и вниманием. Некоторые книги могут также читаться секретарями, которые сделают из них выписки, дабы ими могли воспользоваться другие, — однако такое возможно лишь по самым незначительным поводам и в случае если книги многого не стоят. И то сказать, книга, читаемая не полностью, столь же безвкусна, как пресная вода.