Факел разума - [4]

А я, знаете, в таком состоянии был, что собой уже не владел. Ну почти что с ума сходил - только потому так себя и повел дальше. Только потому, наверное, мы с Настасьей Тимофевной и уцелели. Я как услышал про Гоголя с Толстым, так сразу ну словно бес какой в меня вселился. И нашептывает, нашептывает: дескать должен ты себя на них проверить, и все тут. Ну не смешно? Пошел бы в библиотеку какую или еще куда - нет, обязательно мне было к тому дядьке переться. В общем, почти совсем свихнулся.

Ну так вот, а дальше так дело было. Спихнул я ему эту самую "Рабочую гордость" - благо, переплет красивый, это его убедило, а сам, обо всем на свете позабыв, даже не одевшись, за ним из магазина-то и выскочил. А была уже осень и дождичек даже моросил - но мне хоть бы что. И не замечал ничего вокруг. Только бы, думаю, парня этого не потерять из виду. Только бы его не упустить. И так, знаете, умело за ним шел, что он меня долго-долго не замечал.

Дошли мы, значит, до метро, вошли в вестибюль и поехали вниз. Да, Петенька, правильно, метро - это те самые подземелья, куда я вам строго-настрого спускаться запретил. Потому как опасно там сейчас, всякая гадость живет, да и вообще все разваливается, завалить даже может. Ну а в то время это был самый удобный вид транспорта. Тепло и светло, и поезда через одну-две минуты ходят. Так мы с ним в поезд сели и проехали через весь город. Он на меня даже и не оглянулся ни разу, раскрыл книгу купленную и все читал про эту самую рабочую гордость. В метро тогда все почти читали, такой был обычай. Наконец, двинулся он к выходу, ну и я за ним. Наверх поднялись, до остановки автобусной дошли, и вот тут-то он меня и приметил. Ты, говорит, откуда здесь взялся, мужик? Соврал я ему что-то. Живу, мол, здесь рядом. Он посмотрел на меня, пальцем так у виска покрутил и залез в автобус. А я за ним. Так и доехали с ним до самого дома его дядьки. А потому, Павлик, пальцем он крутил, что вид у меня был не уличный. В пиджаке под осенним дождем тогда никто не ходил, разве что психи - вот он меня за психа такого и принял. Ну а когда я за ним в подъезд сунулся, он уже совсем убедился, что с каким-то ненормальным столкнулся. Поворачивается ко мне и говорит, что иди-ка, мол, ты подобру-поздорову, пока зубы целы. Убедил меня, словом, дальше за ним не ходить.

Да мне и не больно надо было. Подъезд я определил, а попозже прошелся по лестнице и высмотрел, в какой квартире гуляют. Потом до вечера торчал на площадке этажом выше, пока не убедился, что парень мордастый из той самой квартиры вышел. Ну тогда я уже спокойно домой поехал. А с утра пораньше оделся попредставительнее, документы кое-какие захватил на всякий случай и отправился прямиком в эту квартиру. Правда, прогулка накануне мне дорого далась, чихал я вовсю да кашлял, и голова болела, но я на все это рукой махнул. И на то, что на работу идти надо, тоже плюнул - не до того мне совсем было.

Звоню - открывает мне дверь пожилой человек довольно интеллигентной наружности. Но вид у него какой-то странный, растерянный какой-то до крайности. Я толком даже не придумал тогда, что ему говорить буду, да так и ляпнул прямо с порога - слышал, мол, что у вас имеются во множестве сочинения отечественных классиков. Хотелось бы, мол, лично убедиться. Ну что глупее придумаешь? Но он, знаете, в таком состоянии был, что не удивился даже. Скажи я ему, что я царь Навуходоносор и прибыл из Вавилона - и то, наверное, принял бы как должное. В общем, пригласил он меня войти, прошли мы в комнату большую - кабинет, наверное - показывает он на шкаф, что справа от окна и говорит: вот, дескать, там Толстой, Достоевский, другие классики. Я как увидел все это - ну будто груз с души свалился. Дорогой вы мой, говорю, вы же спасли меня буквально! Вы же меня с того света вытащили. К полкам кинулся, стал томики знакомые ощупывать - у меня-то ведь точно такое же собрание сочинений Толстого было - и вдруг вижу, что первого-то тома нет. А стоит вместо него книженция какого-то Блеховецкого, а рядом с ней - уже знакомая мне "Рабочая гордость". Теперь бы я сразу сообразил, что случилось, а тогда ничего, конечно, не понял. Спрашиваю его: а это, мол, что такое? Это, отвечает, племянник мне вчера подарил. Юбилей, говорит, у меня вчера был. Вы меня, говорит, извините, но я совсем не в себе. Мне, говорит, жена его только что звонила, с ним эта самая страшная болезнь приключилась. Совершенно, говорит, внезапно. Такой, говорит, здоровяк был. Вы, мол, меня извините, но не могу вам сегодня уделить внимания. Зайдите, говорит, в другой раз. Не знаю уж, за кого он меня принял - не в себе человек был.

Сейчас-то я сразу же сообразил бы, что с тем парнем случилось. На моих же глазах он в метро агинку ту читал. А мы тогда просто чудом уцелели. И все потому, что я как приехал домой, так и слег с простудой страшной. Как раз Настасья Тимофевна с отцом вашим вернулась, уложила меня в постель, доктора вызвала - и пошла кутерьма. И так я, ребятки, заболел удачно, что как раз самое-то страшное время и сумели мы пережить, когда большинство населения в несколько дней буквально в гвельбов превратилось. Что было потом - вспоминать страшно. Но тогда мы уж сумели разобраться, в чем причина, тогда те, кто уцелел, к агинкам и подойти боялись, не то что читать их. Ведь вредность от агинки - она накапливается. Сегодня здесь строчку прочитаешь, завтра там полстраницы, послезавтра еще где-то на картинки посмотришь. А потом вдруг раз - и ты уже не человек, а гвельб. Так вот с большинством людей и случилось. А потом и сами карры появились...