Факел - [22]

— Не бойся, — сказала Олимпия, — я знаю женщин. Стоит ей поглядеть два раза на моего Клеомеда, и она будет думать только о том, как бы поскорее разделить с ним ложе.

— Нашего Клеомеда, — недовольно поправил Тимон. — Я всегда говорил, что он пошел в мою семью, а не в твою. Вылитый портрет моего деда — того, который метал диск на Олимпийских играх.

Олимпия отвернулась и с чуть заметной улыбкой посмотрела на Гиппократа. Зачем, подумал Гиппократ, она призналась ему, что Клеомед, возможно, не сын Тимона? Только ли желая объяснить, почему она так боится, что ее сын мог унаследовать безумие? Странная женщина, очень странная.

— А вот и моя дочь, — сказал Эврифон.

К ним быстро приближалась Дафна. Она не накинула плаща, и ее легкий хитон трепетал на ветру. Увидев, что все на нее смотрят, она смутилась и подбежала к отцу, словно птица, которая вдруг круто обрывает полет, чтобы опуститься на облюбованную ветку.

На голову она надела узкий золотой обруч, но его почти скрывала густая волна черных кудрей. Кроме этого обруча и золоченых застежек на красивых плечах, на ней не было никаких украшений. Хитон был голубой, и Гиппократ решил, что глаза у нее все-таки синие, но может быть, они просто изменчивы, как море. Она не нарумянила щек, не покрасила ногтей и обулась в самые простые сандалии, какие носят танцовщицы. Гиппократ невольно оглянулся на Олимпию, сравнивая их. Та перехватила его взгляд и догадалась, о чем он думает.

— Ну, Дафна, — сказала Олимпия, — мы совсем заждались тебя. Такой наряд не мог отнять много времени. А мне без тебя пришлось очень трудно — они во что бы то ни стало хотели говорить об Аспасии, и я еле-еле сумела им помешать.

— Да, кстати, — воскликнул Тимон, — я совсем забыл сообщить вам новость: цирюльник нынче утром рассказал мне, что афинский ареопаг судит сейчас Аспасию за «нечестие». За нечестие, подумать только! — Он засмеялся. — Аспасию, самую знаменитую из всех гетер, среди которых мужчины ищут себе подруг и по духу, и по плоти! Я слышал, как ее называли по-всякому: и философом, и умницей, и красавицей, и распутницей, — но до сих пор, по-моему, никого не интересовало, верит ли она в богов.

— Нечестие, — вмешался Гиппократ, — это самое страшное обвинение, которое только можно выдвинуть против афинянина или афинянки. Его приберегают для тех, кого хотят изгнать или казнить, независимо от того, каковы действительные проступки обвиняемых. Перикл — великий оратор, но, чтобы спасти ее, ему понадобится все его искусство. Она очень образованная женщина и, наверное, была ему хорошей помощницей. Я слышал, как Сократ с большим уважением отзывался о ее уме.

Дафна, заинтересовавшись разговором, перестала смущаться.

— По-моему, от Аспасии хотят избавиться только потому, что она умнее и образованнее многих мужчин и не скрывает этого, а не потому, что она не замужем. Когда мы с отцом были в Афинах, мы слышали, как она выступала перед собранием. Она уговаривала женщин не прятаться в домах, а посещать школы ученых мудрецов и вести такие же беседы, какие ведут мужчины. Нам, дорийским женщинам, живется в наших восточных городах гораздо лучше, так же как и женщинам Милета, откуда родом Аспасия. Жизнь добропорядочных афинянок, по-моему, очень скучна и уныла.

— Дафна, — холодно сказала Олимпия, — ты говоришь, словно Артемисия Галикарнасская. Она водила в бой косские корабли, а умом и храбростью не уступала мужчинам. Но ведь она все-таки была царицей. Странно слышать подобные вещи из уст молоденькой девушки накануне ее замужества.

Дафна, покраснев, отвернулась. Кто-то бежал к ним по колоннаде перистиля, и Олимпия продолжала:

— Вон твой будущий муж, Дафна. Разве он не красив? Разве он не равен красотой самому Аполлону? Он сумеет удержать тебя у домашнего очага.

Подбежав к ним, Клеомед остановился и приветственно поднял руку. Даже распухший нос и заплывший глаз не портили его красоты. Бронзовое от загара тело было по пояс обнажено. Как у всех атлетов, его волосы были подстрижены очень коротко.

— Хайрете! — воскликнул он, обращаясь ко всем, но взгляд его был устремлен на Дафну, которая прильнула к отцу и что-то шептала ему на ухо. Молодой боец медленно обвел всех взглядом, словно маленький ребенок. Все молчали, и он смущенно засмеялся.

— Мы хорошо дрались с Буто сегодня утром — пять схваток без единой передышки. Он устал куда больше меня. — Клеомед потрогал свой разбитый нос и улыбнулся матери. — Видели бы вы Буто. Я отделал его куда лучше. Он говорит, что я стал гораздо быстрее. Вон он идет, посмотрите на него.

К ним по колоннаде скользящей походкой быстро приближался Буто, учитель кулачных бойцов; его разбитое, распухшее лицо расплылось в широкой усмешке. Клеомед, пригнув голову, поднял мощные обнаженные руки и, мягко пританцовывая, принялся наносить удары невидимому противнику. Вдруг он остановился и повернулся к Дафне.

Она совсем близко увидела шелковистые черные волосы, пробивающиеся на его верхней губе и подбородке, и небольшие, но красивые черные глаза — без следа мысли, как глаза быка, подумала она.

— Клеомед, — заговорил Тимон тоном любезного хозяина, — это асклепиад Гиппократ. Он когда-то был борцом и завоевал юношеский венок на Триопионских играх. В те дни, Гиппократ, о тебе говорил весь остров. Жители Коса хотели послать тебя на состязания юношей на Олимпийских играх. Ты был силен и храбр, и судьи в Триопионе полагали, что ты можешь получить даже оливковый олимпийский венок. Но увы, твой отец решил, что тебе пора учиться врачеванию. Ты жалеешь теперь, что не смог поехать в Олимпию?