Face control - [22]

Истринская улица встречает обыденным унынием обветшалых заводских заборов, поблекших, отсыревших пятиэтажек, полуразрушенным зданием булочной на углу. Солнце давно спряталось, и недавняя весна оборачивается поздней осенью, блядовитая стройная школьница превращается в старую разъебанную привокзальную шлюху, отдающуюся пассажирам пригородных поездов за стакан отвратительного портвейна. С омерзением въезжаю в нужный мне двор и паркуюсь возле веками не убираемой кучи бытового мусора. Маленькие пролетарские дети весело ползают по ней, напоминая озабоченных строительством нового жилья муравьев. Помнится, еще в детстве, читая сборник документов вермахта, я натолкнулся на интереснейшие заметки, подписанные самим рейхслейтером Борманом. Описывая свои впечатления от поездки по расположенным вблизи ставки фюрера украинским колхозам, Борман уделил особое внимание крестьянским детям: 

«<…> Дети <…> светловолосы и голубоглазы, они толстощекие и круглотелые, так что выглядят поистине мило… По внешности нельзя предположить, сколь сильно впоследствии опошляются и огрубляются их лица. Кроме того… здесь нигде не видно людей в очках, у большинства отличные зубы, и похоже, что все они, обладают отличным здоровьем…». (В.И.Дашичев «Банкротство стратегии германского фашизма»). 

Думаю, что такие наблюдения касаются не только славянских народов. Детям рабочих и крестьян неведомы интеллигентские недуги вроде астмы, псориаза и депрессий. Крепкие в физическом развитии и устойчивые психически, пролетарские отпрыски вызывают во мне отвращение похожестью на своих родителей. Иногда кажется, что где-то в глубинах Трехгорной мануфактуры, завода им. Лихачева или других производственных площадей скрыты огромные человеческие инкубаторы. Молодые пары несут своих новорожденных младенцев и сдают техникам-операторам – пьяненьким мужичкам без определенного возраста в промасленных серо-голубых халатах. Младенцев укладывают в пронумерованные ячейки, и начинается процесс унификации. Через несколько месяцев счастливые семьи получат своих детей обратно со штампом ОТК под правой лопаткой. Они будут учиться в школах и ПТУ, ходить в походы с классным руководителем, гордиться историей России, любить березки и кокошники, гонять мяч и играть в дочки-матери, шататься по улицам, сбиваясь в дворовые стаи, слушать группу «Отпетые мошенники», подсаживать друг друга на дешевую наркоту, говорить словами ведущих MTV, убивать мальчиков и насиловать девочек из пятипроцентного околоинтеллигентского слоя. Большинство из них будет растиражировано по всевозможным заводам, фабрикам, свинофермам и овощным базам. Немногие, вопреки всему сохранившие индивидуальность, пронесут ее сквозь свою жизнь как знамя и превратятся в криминальных авторитетов, серийных маньяков, средней популярности звезд эстрады и футболистов.

17:15. На пороге открытой двери стоит Света, такая маленькая и осунувшаяся, в своем детском розовом халатике, что я испытываю почти отеческую любовь и сострадание.

– Чего тебе надо? – она говорит тихо, но твердо.

– Давай поговорим, – я делаю шаг, чтобы пройти в квартиру.

– О чем?

– Хотел тебе все объяснить, да и просто соскучился.

– Не смеши меня.

– Можно, я войду?

– Зачем?

– Мне надо сказать…

– Если надо, то говори прямо здесь.

Я откашливаюсь, якобы собираясь с мыслями, хотя на самом деле голова пуста, как барабан, говорить ничего не хочется, я ощущаю апатию и похуизм относительно дальнейшего развития событий. Наконец, сконцентрировавшись, пытаясь спрятать безразличие за театральностью нервных жестов, я говорю:

– Ты рубишь с плеча, не разобравшись. Я уезжал в командировку, в Калугу и не мог позвонить. Мудак Аркатов должен был вас оповестить, но забыл. Теперь, из-за его идиотизма, ты возомнила невесть что и бросила меня. Я пытался дозвониться до тебя каждый день, не ехал лишь потому, что боялся не застать дома и быть обреченным выслушивать идиотские сентенции твоих родственников.

– Ты можешь рассказывать все что угодно и кому угодно. Я знаю тебя слишком хорошо, ты просто завис у какой-то очередной суки, обширялся и ничего несоображал. Прибереги этот детский лепет для своей мамочки, я на него не ведусь.

– А где Саша?

– Что это с тобой произошло, твой сын ведь давно тебя не интересует. Нам точно надо развестись, тогда ты больше будешь времени с ребенком проводить.

– Что ты несешь, – говорю я, а сам думаю: «Конечно, ты не хочешь разводиться, иначе разговор бы был иным. Ты просто ждешь, когда я бухнусь перед тобой на колени и примусь молить о прощении. С чистым сердцем ты прижмешь меня к себе, мы погрузим твои вещи в машину и поедем домой. На хуй мне это не надо. Развод так развод, сейчас попрощаюсь и уеду домой».

Я представляю реакцию моей жены и внезапно – ребенка. «И какого-то лохового мудака со временем он станет называть своим папой?!» Я опускаюсь на колени и обхватываю Светины ноги руками, на глазах появляются слезы, голос начинает предательски дрожать. «Нужное, желанное предательство», – отмечаю я про себя.

– Прости меня, Светка! Мы через столько прошли вместе, так много друг для друга значим. Конечно, я виноват, полный даун, что не позвонил тебе. В конце концов, я мог бы вовсе не ездить в Калугу, хуй с ними, с деньгами, – говорю это истерично, в полный голос, почти кричу. Неожиданно к нам подбегает ребенок.