Фабрика мухобоек - [35]

– Думаете, именно из-за неприязни к ним председатель без колебаний внес их в свой список на депортацию? – спросил прокурор, мастерски изображая на лице равнодушие.

– Свидетель не вправе давать оценки подобного рода, – вмешался судья и встал. – Да он и не был лично знаком с подсудимым, так что вряд ли захочет даже строить предположения. А теперь позвольте мне оставить последнее слово за собой. Я буду краток: Давид Сераковяк, я был бы горд, будь я твоим отцом. Но у тебя уже есть отец, человек очень достойный. И все-таки разреши назвать тебя своим сыном – поверь, мне далеко не о каждом хочется так сказать…

– Только не труби об этом на всех углах, дружище! – крикнул Давиду кто-то из зала, и все рассмеялись.

– Хорошо, что вы еще способны шутить, господин Рубин, – беззлобно сказал судья. – А ты, Давид, уж поверь мне, навсегда останешься образцом, и не только для еврейских подростков.

Все мысли Марека сосредоточились на одном: чем в будущем заслужить подобную оценку? Однако в голову ничего не приходило, и он стал думать, как себя поведет, если когда-нибудь такие слова услышит. Ему бы хотелось, как Давиду, искренне удивиться, а еще хорошо бы у самых дверей обернуться и открыть рот, будто с намерением еще что-то сказать. Он так размечтался, что не услышал, как судья объявил перерыв до завтрашнего утра, и удивился, почему пани Регина потащила его к выходу.

Трудно поверить, но малый, с которым я договорился, сдержал обещание. Едва смерклось, мы с Дорой отправились на угол Млынарской; он уже ждал нас и издалека помахал ключом. Звали его Патрик; он производил приятное впечатление – похоже, без этого дурацкого капюшона кое-чего мог бы в жизни добиться.

– Бабка пошла ночевать к матери. И хорошо, наконец-то наговорятся…

Мы вошли в подворотню. На этот раз его дружки проводили нас жадными взглядами. Я даже подумал, не слишком ли много ему заплатил, о чем им, конечно, тут же стало известно, хотя, с другой стороны, время было еще не позднее, и ребята наверняка не ужинали. Наверху Патрик быстро отпер дверь и зажег в квартире свет. Комната была небольшая, а из-за скошенного потолка казалась еще меньше. Диван, сервант, шкаф времен Гомулки, чуть более новый телевизор, повсюду вышитые салфетки. Надо признаться, все сверкало чистотой. Дора немедленно выглянула в приотворенное окно. Я вручил Патрику вторую часть обещанной суммы. Он дважды пересчитал деньги – а было что считать. Сказал, что мы можем оставаться до утра, и спрятал деньги в карман. Не знаю почему – не мое это было дело, – я попросил его при расчете не забыть бабушку.

– А как же. Получит все, что ей причитается. Еще что-нибудь нужно?

Мы не ответили; тем не менее он не уходил. Заинтересовался висевшей на кончике крана в кухне каплей воды; я испугался, что он прямо сейчас, на моих глазах, примется менять прокладку, но ему всего-навсего хотелось пить. Он налил в стакан соку из бабушкиной банки, добавил воды, тщательно перемешал и долго пил маленькими глотками. Наконец выпил, но и не думал браться за дверную ручку. Сразу видно, что давно не навещал бабку; я мысленно осудил его, но, приглядевшись внимательнее, понял, что парню хочется выяснить, почему ему вдруг улыбнулась фортуна, а еще больше – что за этим кроется. Я и сам плохо себе это представлял, но мне понравилось, что он прилагает столько стараний, дабы разобраться в непонятной ситуации.

– Вы тут у бабки ничего не слямзите? – наконец спросил он.

– А у нее найдется что слямзить? – вежливо поинтересовался я. Он только засмеялся и, успокоившись, ушел.

– О чем он спрашивал? – Дора наконец отвернулась от окна.

– Любим ли мы Брамса – он его обожает.

Приятно было смотреть, как она, в свою очередь, глубоко задумалась.

– Интересно… а похож на любителя джаз-банда.

Маму не удавалось обмануть, когда он притворялся, что спит, а на самом деле собирался еще почитать под одеялом с фонариком. Она садилась на край кровати и, держа его за руку, сидела, пока он не засыпал. Когда мама умерла, отец даже за собой присмотреть не мог и в конце концов, перепутав дорогу домой, нарвался на выстрел из караульной будки. В приюте проверяли, заснули ли дети, но Марек так хорошо умел притворяться, что около его кровати никто никогда не останавливался. И сейчас он прикинулся, будто спит, но из деликатности, поскольку знал, что пани Регина, которая ему нравилась, так как не заставляла называть себя мамой, будет раздеваться. Он уже услышал жесткое шуршанье снимаемого жакета, а затем платья, и ждал, когда раздастся шелковистый шелест нижней юбки. Однако вместо этого оба услыхали негромкий стук в дверь. Марек не решился открыть глаза и продолжал делать вид, что спит. Пани Регина подошла к двери, а когда стук повторился, спросила, кто там.

– Я хочу поговорить о важном для вас деле. – Голос явно принадлежал мужчине, но знакомому или нет, Марек не разобрал.

– Я не могу открыть, мы заперты. – Пани Регина ответила так, как и он бы ответил.

– А вам бы хотелось открыть?

– Да, если дело действительно важное…

– В таком случае жду вас в ресторане…

Сразу же после этих слов Марек услышал скрип ключа в замочной скважине, а чуть погодя шелест верхней одежды. Интересно было, взглянет ли пани Регина на него перед уходом, но проверить это Марек не мог и убедил себя, что взглянула. Когда дверь за ней закрылась, он досчитал до ста и вскочил. Давно он не одевался так быстро и не двигался так беззвучно. Наверняка сейчас был похож на Свистящего Дэна – героя книги, за чтением которой его дважды застигали в приюте, и, если б не заступничество сестры Хелены, не обошлось бы без неприятностей. Именно после этой книги Марек решил стать писателем и, подобно ее автору, обзавестись по меньшей мере пятью псевдонимами; один, кстати, он уже придумал. Но сейчас ему было не до того: он все больше уподоблялся Дэну, и движения его стали сдержанными и целенаправленными. Сейчас Марек был высоким блондином с кольтом на поясе.