Фабиола - [43]

— Я назначена сторожем; мой долг стоять у дверей и светить тем, кто входит и выходит.

— Но они увидят тебя и схватят.

— Пусть так, — сказала спокойно и твердо Цецилия. — Я останусь здесь до тех пор, пока все выйдут.

—Потуши лампу, ты слепа, она не может помочь тебе.

— Да, но она поможет другим.

— А если это наши враги?

— Как угодно Богу, — ответила Цецилия, — но я не оставлю места, назначенного мне епископом!

Таким образом, она осталась одна, держа высоко над собою лампу. Шум приближающихся шагов не испугал ее; она не могла видеть кто идет: все ли еще идут христиане или уже солдаты. Когда же солдаты Корвина вышли из катакомб, ведя с собою одну Цецилию, Фульвий вспыхнул от ярости. Он осыпал Корвина упреками и злыми насмешками, но вдруг, опомнившись, спросил, где Торкват. Когда ему рассказали, как тот у всех на глазах внезапно исчез, Фульвий решил, что он бежал через какой-нибудь тайный, ему одному известный выход. Гнев его удесятерился, но он надеялся, что Цецилия может дать ему точные сведения и потому, не мешкая, приступил к допросу.

— Гляди на меня и говори правду, — сказал он сурово.

— Я не могу глядеть на тебя; разве ты не видишь, что я слепая?

— Слепая! — повторили солдаты и кучка народа, собравшаяся вокруг. Толпа, увидев молодую, красивую и беспомощную в своей слепоте девушку, прониклась к ней сочувствием. Сам Фульвий был озадачен. Власти надеялись захватить множество христиан, и вдруг экспедиция оканчивалась поимкою одной слепой. Все предприятие позорно провалилось.

Идите в свой квартал, — сказал Фульвий солдатам, а ты, Корвин, возьми мою лошадь, поезжай к своему отцу и предупреди его; я приеду туда же и привезу пленницу в моей коляске.

— Не вздумай обмануть меня, — сказал Корвин, которому не понравилось такое распоряжение.

— Не беспокойся, — надменно и презрительно ответил Фульвий.

Когда Фульвий отыскал коляску и сел в нее вместе с Цецилией, то счел нужным говорить с ней ласково, решив, что таким образом узнает от нее все, что пожелает.

— Давно ли ты ослепла, бедная девушка? — спросил он.

— Я родилась слепой, — ответила Цецилия.

— Откуда ты? Расскажи мне историю своей жизни.

— У меня нет никакой истории. Мои родные были люди бедные, мне минуло четыре года, когда они пришли со мною в Рим. А пришли они по обету поклониться могиле мученицы Дарий и просить ее молитвами у Бога исцеления. Вот они и отправились в катакомбы на могилу мученицы, а меня оставили дома с бедной старой женщиной. Родные мои не вернулись. Они вместе с другими были засыпаны живыми в катакомбах по повелению наших гонителей и погибли, отдав жизнь свою за Христа.

— Как же ты жила с тех пор?

— Как Бог велел; Бог — Отец мой, Церковь — моя мать. Бог питает маленьких птичек, а Церковь заботится о слабых и больных ее. Мне помогали, меня кормили, меня любили.

— Кто? — спросил Фульвий.

— Мои отцы, мои братья, мои сестры.

— Но ты говорила, что у тебя нет родных.

— Во Христе, — сказала Цецилия. Фульвий не понял ее и продолжал.

— Но я видел тебя прежде; ты ходишь везде одна, будто зрячая.

— Да, это правда. Я узнаю ощупью все улицы. А если бы и ошиблась, добрые люди помогли бы мне.

— Ты признаешь, что ты христианка?

— Конечно, христианка; могу ли я не признаться?

— А в том доме, где я тебя встречал, помнишь, с больным стариком, собирались тоже христиане?

— Конечно, кто же, кроме христиан, мог собираться там.

Фульвию только того и нужно было. Так Агния — христианка! Он давно уж подозревал это. Теперь она была в его руках. Или он женится на ней, или выдаст ее! Во всяком случае, часть ее имения перейдет в его руки.

Он помолчал, пристально поглядел в лицо слепой и был несколько смущен ее спокойствием.

— Ты знаешь, куда мы едем? — спросил он.

— Вероятно, к судье земному, который предаст меня Судье Небесному, — произнесла Цецилия с глубоким чувством, которое звучит в устах людей, твердо убежденных в своей правоте.

— И ты говоришь так спокойно? — спросил Фульвий с удивлением.

— Чего мне бояться? Я пойду к Отцу моему Небесному и умру с радостью за моего Господа.

Когда Цецилию привели к префекту Тертуллию, отцу Корвина, то он взглянул на нее почти с состраданием. Он полагал, что бедная слепая девочка не сможет долго сопротивляться и небрежно приступил к допросу.

— Какое твое имя, дитя мое?

— Цецилия.

— Это благородное имя. Ты получила его от родителей?

— Нет, они не были патрициями и не принадлежали к благородным, но так как имели счастье умереть за Христа, то церковь почитает их блаженными. Я слепая. Меня звали Кека[8], а уж из Кеки в знак ласки начали звать меня Цецилией.

— Ну, послушай, ты ведь откажешься от всех этих глупостей и от христиан, которые оставили тебя жить в бедности. Поклонись богам, принеси жертву перед алтарем, а мы дадим тебе денег, платье и врачей, — они попытаются возвратить тебе зрение.

Цецилия молчала.

— Что же ты молчишь, глупенькая? Не бойся, скажи: да, и все кончено. Не бойся, говорю я тебе.

— Я не боюсь никого, кроме Бога. Бога я боюсь, Бога я люблю! Да будет надо мной воля Его. Других богов я не знаю и не хочу знать.

— Молчи, не богохульствуй! Я тебе приказываю, слышишь ли ты? Немедля поклонись нашим богам.