Фабиан. История одного моралиста - [52]

— Выброси вон эту мерзость и принеси лейкопластырь, — приказал советник юстиции. Он до крови порезал правую руку.

Фабиан еще раз взглянул на мертвого друга и вышел из комнаты, оставив отца наедине с сыном.

Он слишком устал, чтобы заснуть, и слишком устал, чтобы предаться своему горю, как того требовал сегодняшний день. Коммивояжер с Мюллер-штрассе, кажется, его фамилия Хетцер, наверное, держится за щеку. Его жена, неудовлетворенная, лежит в постели, Корнелия вторую ночь с Макартом, все это проносилось перед глазами Фабиана как в волшебном фонаре, без третьего измерения, где-то на далеком горизонте памяти. Даже то, что Лабуде мертвый лежал на диване в какой-то вилле, сейчас было всего-навсего мыслью. Боль, точно спичка, — догорела и потухла. Ему вспомнилось подобное душевное состояние в детстве, когда от горя, казавшегося ему огромным и непоправимым, он так долго плакал, что резервуар, откуда вытекала боль, опустел. Чувства отмерли, как позднее, после сердечных спазмов, отмирали кончики пальцев. Печаль, его переполнявшая, была бесчувственной, боль — холодной.

Фабиан, шагая по Кенигс-аллее, поравнялся с «Дубом Ратенау». Два венка висели на нем. На этом углу убили очень умного человека. «Ратенау должен был умереть, — сказал ему однажды писатель национал-социалист. — Причина — его наглость, он был евреем и захотел стать немецким министром иностранных дел. Вы представьте себе, что во Франции колониальный негр претендовал бы на Кэ-д'Орсэ, вряд ли это устроило бы французов».

Политика и любовь, честолюбие и дружба, жизнь и смерть — ничто не трогало Фабиана. Один на один с собою он шагал по ночной улице. Над Луна-парком взвился к небу фейерверк и пестрыми огненными снопами посыпался вниз. Но на полпути к земле снопы растаяли, бесследно исчезли, и новые трескучие ракеты заполонили воздух. У входа в парк висела афиша: «Фернандо, чемпион мира в танцевальном марафоне, перекрывает свой собственный рекорд. Он намерен танцевать 200 часов подряд. Вино только по желанию зрителей».

Фабиан зашел в пивную рядом с железнодорожным туннелем Халлензее. Разговоры сидящих за столиками показались ему полнейшей бессмыслицей. Маленький иллюминированный цеппелин, со светящейся рекламой шоколада, пролетел над его головой по направлению к центру города. Поезд с освещенными окнами промелькнул под мостом. Автобусы и трамваи длинной цепью растянулись по улице. За соседним столиком человек с нависающим на воротничок затылком отпускал какие-то шутки, а женщины, сидевшие с ним, визжали, словно им под юбку забрались мыши.

«Зачем все это?» — подумал Фабиан, быстро расплатился и пошел домой.

На столе лежало несколько писем. Это вернулись его заявления о приеме на работу. Нигде ни одной вакансии, сообщали ему с «глубоким сожалением». Фабиан умылся. Лишь спустя несколько минут он поймал себя на том, что неподвижно сидит на диване, прижимая к мокрому лицу полотенце, и из-под него тупо смотрит на ковер. Он вытер лицо, отшвырнул полотенце, лег и заснул. Свет горел у него всю ночь.

Глава двадцатая Корнелия в автомобиле Тайный советник ничего не знает Фрау лабуде теряет сознание

Когда на следующее утро Фабиан проснулся и увидел, что в комнате горит свет, он не сразу вспомнил события вчерашнего дня. Он чувствовал себя разбитым и несчастным, но еще не знал почему. Он закрыл глаза, и только теперь его горе ясно представилось ему. Все случившееся внезапно— точно с улицы в окно швырнули камень — всплыло в памяти. Он снова знал то, что на время стерла усталость: боль, зародившаяся в подсознании, словно падала куда-то вглубь, росла и преображалась в падении, и также возрастал удельный вес этой боли, что лавиной обрушивалась на сердце Фабиана. Он повернулся к стене и закрыл уши руками. Вдова Хольфельд принесла ему завтрак и, хотя в комнате горел свет и Фабиан лежал не в постели, а на диване, никакого скандала не устроила. Она поставила поднос на стол, выключила электричество и вообще вела себя как сестра милосердия в больнице.

— Примите самое искреннее мое соболезнование, — сказала она, — я только что все прочитала в газете. Для вас это тяжелый удар. А родителям-то каково! — В голосе ее звучало искреннее участие и теплота. Это было уж слишком.

Он справился с собой и пробормотал:

— Спасибо.

Фабиан лежал, покуда она не вышла из комнаты; потом встал и быстро оделся. Ему необходимо повидать тайного советника. Со вчерашнего вечера его терзало одно подозрение, без всяких видимых причин, становившееся все более мучительным. Ему необходимо в университет. Не успел он выйти, как к дому подъехала роскошная машина.

— Фабиан! — крикнул чей-то голос. Это была Корнелия. Она махала ему из машины. Когда он приблизился, она вышла.

— Бедный мой Фабиан, — проговорила она и погладила его руку. — Я не могла дождаться вечера, и он дал мне свою машину. Я явилась некстати? — Корнелия понизила голос. — Шофер слушает нас, — и уже громче спросила: — Куда ты собрался?

— В университет. Он покончил с собой потому, что его работу отклонили. Я должен поговорить с тайным советником.

— Я подвезу тебя. Можно? — робко попросила она. — Пожалуйста, в университет, — обратилась она к шоферу, они сели в машину и поехали по направлению к центру.