Фабиан. История одного моралиста - [38]

— Да вот же он, — сказал старик и ткнул зонтиком в какое-то здание. Раздался жестяной звук. И раскрылись ворота, которых не было.

— Мое последнее изобретение, — сказал старик. — Разрешите мне, дорогой племянник, пройти вперед, я здесь хозяин.

Фабиан последовал за ним. В швейцарской на корточках сидел директор Брейткопф и, держась за живот, стонал:

— Я сейчас рожу! Секретарша опять не предохранялась! — Потом он трижды ударил себя по лысине, это прозвучало, как удары гонга.

Профессор засунул глубоко в глотку Брейткопфа свой неаккуратно сложенный зонтик и раскрыл его. Лицо Брейткопфа лопнуло, как воздушный шарик.

— Покорно благодарю! — произнес Фабиан.

— Не за что, — отвечал изобретатель. — Вы мою машину уже видели? — Он взял Фабиана за руку и по коридору, залитому голубоватым неоновым светом, вывел на вольный воздух.

Машина, огромная, как Кельнский собор, высилась перед ними. Около нее стояли полуголые рабочие с лопатами в руках и швыряли сотни тысяч маленьких детей в гигантский котел, в котором полыхало красное пламя.

— Давайте посмотрим с другой стороны, — сказал изобретатель. На ленте транспортера они проехали через серый двор. — Вот. — Старик пальцем указал вверх.

Фабиан поднял глаза. Мощные, раскаленные бессемеровские конвертеры опускались, автоматически опрокидывались и вытряхивали свое содержимое на горизонтальное зеркало. Содержимое это было живое. Мужчины и женщины падали на сверкающее стекло, сразу же вскакивали и как зачарованные смотрели на свое близкое, но недоступное отражение. Некоторые кивали своим отражениям, как знакомым. Кто-то достал из кармана пистолет и выстрелил. Хотя он точно взял на мушку сердце своего отражения, но попал в собственный большой палец на ноге, и лицо его исказилось. Другой крутился на одном месте. Очевидно, хотел стать спиной к отражению, но тщетно.

— Сто тысяч в день! — провозгласил изобретатель. — К тому же я сократил рабочий день и ввел пятидневную неделю.

— И все сумасшедшие? — спросил Фабиан.

— Это вопрос терминологии, — отвечал профессор. — Минуточку, отказало сцепление. — Он подошел к машине и зонтиком поковырял в каком-то отверстии. Вдруг зонтик исчез, потом исчезла пелерина, она потянула за собой старика, он тоже исчез. Машина проглотила своего изобретателя.

На ленте транспортера Фабиан пересек серый двор в обратном направлении.

— Случилось несчастье! — крикнул он одному из полуголых рабочих.

Тут из котла выпал ребенок. На нем были роговые очки, в ручонке он держал неаккуратно сложенный зонт. Рабочий сгреб младенца лопатой и бросил обратно в раскаленный котел. Фабиан опять проехал по двору и под качающимися бессемеровскими конвертерами стал ждать, когда, обновленным, появится его старый друг.

Ждал он напрасно. Вместо старика из огромной опрокидной бадьи выпал он сам, второй Фабиан, но в пелерине, в шляпе и с зонтом. Он встал с другими и, подобно им, впился взглядом в свое отражение. Оно, головой вниз, висело у самых его подошв, третий Фабиан из зеркала смотрел вверх, прямо в лицо второму. Второй большим пальцем указал на машину позади себя и проговорил:

— Механическое переселение душ. Патент Кольрепа. — Потом он приблизился к стоявшему на дворе настоящему Фабиану и вошел в него, как рука в перчатку.

— Вот это да, — заметил Фабиан, отобрал у незримо переполнявшего его машинного человека зонтик, оправил пелерину и опять стал единственным экземпляром самого себя.

Он посмотрел в сверкающее зеркало. Вдруг люди стали погружаться в него, как в прозрачное болото. Они широко раскрывали рот, словно крича от стр'аха, но слышно ничего не было. Наконец они скрылись под зеркальной поверхностью. Их отражения, точно рыбы, плавали головой вперед, потом начали уменьшаться — и совсем исчезли. Теперь внизу стояли настоящие люди, но, казалось, застывшие в янтаре. Фабиан подошел как можно ближе. То, что он видел, уже не было отражением. Над затонувшим миром лежала просто стеклянная плита, а люди продолжали жить. Фабиан встал на колени и глянул вниз.

Жирные голые женщины, — тела их были изборождены морщинами, — сидели за столиками и пили чай. На них были ажурные чулки и шляпки с плетеными тульями, сверкающие серьги, браслеты. Какая-то старуха продела себе в нос золотое кольцо. За другими столами сидели толстые мужчины, полуголые, волосатые, как гориллы, в цилиндрах, некоторые в лиловых подштанниках, и все с большими сигарами в толстогубых ртах. Мужчины и женщины не сводили глаз с занавеса. Он отодвинулся в сторону, и молодые размалеванные парни в облегающих трико, точно жеманные манекенщики, горделиво прошествовали по высокому помосту. Вслед за юношами появились девушки, тоже в трико, они неестественно улыбались, усиленно выставляя напоказ свои округлости. Кое-кого из них Фабиан узнал. Кульп, скульпторшу, Зелов. Паула из заведения Хаупта тоже была здесь.

Старые женщины и мужчины поднесли к глазам бинокли, вскочили и, спотыкаясь о столы и стулья, бросились к помосту, они колошматили друг друга, чтобы прорваться вперед, и ржали, как похотливые жеребцы. Толстые, увешанные украшениями бабы срывали с помоста молоденьких парней, воя бросали их на землю, с мольбой падали на колени, растопыривали жирные ноги, выдирали бриллианты из ушей, сдергивали с себя браслеты и кольца, протягивая их ухмыляющимся распутникам. Старики своими обезьяньими лапами хватали девушек и юношей; сине-красные от возбуждения, они обнимали первого или первую попавшуюся. Подштанники, взбухшие вены, резинки от носков, изодранные цветные трико, жирные морщинистые тела, искаженные лица, накрашенные осклабившиеся рты, стройные загорелые руки, судорожно сжатые ноги — все это устилало землю, словно живой персидский ковер.