Фабиан. История одного моралиста - [25]

— А разве не может быть человека, во всем отвечающего твоему вкусу?

— На столь счастливое совпадение рассчитывать не приходится, — возразил Фабиан. — А что, помимо ваших воинственных замыслов, привело вас в Берлин, в этот Содом и Гоморру?

— Я стажерка, — пояснила она, — в своей диссертации я затрагиваю вопрос, касающийся международного киноправа, и одна крупная берлинская кинокомпания хочет оставить меня в своем договорном отделе. Сто пятьдесят марок в месяц.

— Станьте лучше киноактрисой!

— Если надо — стану, — отвечала она решительно. И оба рассмеялись. Они шли по Гейсбергштрассе. Ночную тишину изредка нарушала проезжавшая машина. Из палисадника доносился аромат цветов. В одном из подъездов целовалась влюбленная парочка.

— Здесь, оказывается, и луна светит, — заметила специалистка по международному киноправу.

Фабиан слегка сжал ее руку.

— Совсем как в вашем родном городе? — спросил он. — Но вы ошибаетесь. Лунный свет и аромат цветов, тишина и провинциальный поцелуй в арке ворот — все это иллюзии. Вон на той площади есть кафе, где китайцы развлекаются с берлинскими шлюхами. Только китайцы. А в том, впереди, надушенные молодые гомосексуалисты танцуют с элегантными актерами и смазливыми англичанами, называя цену, соответствующую их данным, а под конец все оплатит крашеная старуха, которой за это будет разрешено пойти с ними. Справа на углу отель, где живут одни японцы, а рядом ресторан, где русские и венгерские евреи занимают друг у друга деньги или просто занимаются надувательством. На одной из соседних улиц имеется пансион, где несовершеннолетние гимназистки по вечерам торгуют собою, чтобы иметь побольше карманных денег. Полгода назад случился скандал, который едва удалось замять. Один пожилой господин увидел в комнате, куда он вошел, желая поразвлечься, раздетую шестнадцатилетнюю девочку, как, впрочем, он и ожидал, но, увы, ею оказалась его собственная дочь, чего уж он никак не мог ожидать… Поскольку этот гигантский город построен из камня, он почти не переменился. Что же касается его жителей, то они давно смахивают на обитателей сумасшедшего дома. В Остене процветает преступление, в Центре — жульничество, в Нордене — нищета, в Вестене — разврат, словом повсюду гибель.

— А что наступит вслед за гибелью?

Фабиан сломал маленькую веточку, свисавшую над решетчатой оградой, и отвечал:

— Боюсь, что глупость.

— Мой родной город глупость уже давно оккупировала, — сказала девушка, — но что тут поделаешь?

— Если человек по натуре оптимист, он впадет в отчаяние. Я меланхолик, и со мной ничего такого не случится. К самоубийству я не склонен, ибо не могу понять того рвения, с которым многие бьются головой об стенку, покуда голова не разобьется. Я наблюдаю и жду. Жду, что победит порядочность, тогда и я буду готов служить ей. Но я жду этого, как неверующий — чуда. Милая девушка, я вас еще совсем не знаю, и, несмотря на это или, возможно, как раз поэтому, мне хотелось бы ознакомить вас со своей рабочей гипотезой, необходимой для общения с людьми и, кстати, уже себя зарекомендовавшей. Речь идет о теории, исходить из которой было бы ошибочно. Но на практике она приводит к вполне приемлемым результатам.

— Что же это за гипотеза?

— Здесь любого человека, исключая разве что стариков и детей, считают сумасшедшим, покуда не получат неопровержимых доказательств противного. Подумайте над этим, и вы убедитесь, какая это полезная мысль.

— И вы тоже требуете от меня доказательств?

— Я прошу об этом, — отвечал он.

Они молча пересекли Нюрнбергерплатц. Прямо перед ними затормозила машина. Девушка дрожала. Теперь они шли по Шаперштрассе. Где-то в одном из запущенных садов орали кошки. По краю тротуара росли деревья, затенявшие улицу и скрывавшие небо.

— Вот мы и пришли, — сказала она, останавливаясь перед домом № 17. Домом, где жил Фабиан! Скрыв свое изумление, он спросил, нельзя ли ему еще раз ее увидеть.

— Вы в самом деле этого хотите?

— Только при условии, что и вы этого хотите. Она кивнула и на секунду прильнула к нему.

— Хочу.

Он сжал ее руку.

— Этот город такой огромный, — прошептала она и вдруг замолкла, оробев. — Вы не поймете меня неправильно, если я приглашу вас на полчаса к себе? Моя комната еще совсем не обжита… Ни одного словечка, связанного с ней, ни одного воспоминания, ведь я ни с кем еще в ней не говорила, и нет в ней ничего, что напоминало бы мне о чем-нибудь. А перед окнами всю ночь напролет качаются черные деревья.

Фабиан громче, чем хотел, ответил:

— Я с удовольствием зайду к вам. Открывайте же дверь.

Она вставила ключ в замочную скважину, но, прежде чем повернуть его, еще раз взглянула на Фабиана.

— Я очень боюсь, что вы меня не так поняли… Фабиан распахнул дверь, зажег свет на лестнице

и вдруг испугался, что выдал себя. Но она не удивилась, заперла за ним дверь и прошла вперед. Он шел за нею, забавляясь таинственностью, с которой сегодня проник в этот дом. Интересно, на каком этаже она живет? Девушка остановилась перед дверью его хозяйки, перед дверью вдовы Хольфельд.

В прихожей горел свет. Две девушки в розовых комбинашках играли в футбол зеленым воздушным шариком. Они испугались и от испуга захихикали. Фрейлейн Баттенберг замерла. Внезапно открылась дверь уборной, и появился Трегер, похотливый коммивояжер в пижаме.