Фа маска - [2]

— Не думаю, что это очень уж интересное предложение, — заметил Чуч, нехорошо глянув на Пилу. Но тот, пропустив эту колкость мимо ушей, продолжал:

— Австралию я знаю, как свои пять пальцев, а Сидней — буквально мой дом родной. Уверен, Ева, мое общество принесет вам массу сюрпризов.

Я почувствовал, что ревную. Сильно. Видно, то же почувствовал и Чуч, потому что сказал, глядя на Пилецкого еще более недобро:

— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела: Тот парировал, говоря с нажимом:

— Рано КОШЕЧКА запела, как бы ПТАШЕЧКА не съела.

Петруччио молчал, но выглядел несчастным. В воздухе отчетливо пахло бедой. Женщина на корабле. Обстановку разрядила сама Ева. Обведя нас понимающим взглядом и одарив открытой доброжелательной улыбкой, она сказала крайне многозначительно:

— Вот только давайте не ссориться из-за меня. Уверяю вас, хорошо будет нам всем. Никто из нас не понял, что конкретно сулят нам эти слова, но продолжать открытую

или завуалированную пикировку Чучу и Пилецкому стало уже как-то неловко. Мне же показалось, что взгляд Евы на моем лице задержался дольше, чем на остальных.

За все это время ни слова не вымолвил только техник Боб, впрочем, я всегда подозревал, что он равнодушен к женским чарам.

2

Пятизвездочная сиднейская гостиница «Plaza» оказалась жилищем вполне приемлемым. Нас давно уже трудно удивить комфортом, а вот разозлить какими-то недостатками труда не составляет. Но на этот раз придраться было не к чему. Разве что к отсутствию разнообразия: каждому из нас предоставили роскошные, но абсолютно одинаковые трехкомнатные апартаменты в конце коридора на шестнадцатом этаже.

Только по прибытии мы узнали, что играть будем не для свободного, а для корпоративного зрителя: свой двадцатилетний юбилей отмечает один из мощнейших оплотов ННТР — компания «Intelligent Australian Robots». Обиднее всего, что, оказывается, мы узнали об этом самыми последними, а в прессе (которую никто из нас не читает) уже давно муссировались слухи о нашем участии в этих торжествах.

Честно говоря, не любим мы такие дела. Когда зритель сам покупает билет на концерт, это его выбор, и он его ценит. А вот когда он приходит на готовое, доволен выбором начальства бывает далеко не всегда, и на сцену смотрит порою пренебрежительно.

Нас, однако, никто не спрашивает. Да, собственно, даже если бы и спросили, мы все равно не отказались бы, ведь наш гонорар за этот концерт равняется пяти обычным. Работа. Но настроение у всех было паршивое. Все мы прекрасно знаем, что популярный музыкант не только повелитель толпы, но и ее раб, он и король и шут одновременно. И все же всегда противно, когда тебе лишний раз напоминают об этом.

Лично у меня настроение паршивое было еще и из-за Евы. Я постоянно ловил на себе ее заинтересованные, если не сказать многозначительные, взгляды, но она всегда, как привязанная, ходила под ручку с Петруччио.

В первый день нас свозили на экскурсию. Сперва в пустыню, где мы общались с голыми и губастыми, как Чуч, аборигенами. Аборигены спели нам немузыкальную песню и сплясали неказистый танец. В процессе танца один из аборигенов подскочил к Петруччио с Евой и вымазал их волосы чем-то темным и пахучим, многозначительно рявкнув:

— Кердыч-пердыч!

Гид объяснил нам, что это — заклинание.

— Существует поверье, — сказал он, — что если в день перед полнолунием вождь смажет головы парня и девушки своим калом, они будут неразлучны всю жизнь.

— Где тут можно умыться? — простонал Петруччио.

— Нигде, — спокойно ответил гид. — Вода ценится здесь так дорого, что если бы вы на глазах аборигенов попытались ею умываться, они бы вас прикончили.

Петруччио насупился, остальные радостно хихикали. Танец закончился. Мы принялись дарить аборигенам всякие разноцветные безделушки вроде зажигалок и расчесок, но они сперва мотали головами и лопотали на своем тарабарском языке что-то вроде «буратила-чикотила», а потом зарычали, вскинули копья, и мы поняли, что наши чудеса цивилизации этим детям природы ни к чему. Тогда мы попрощались с ними, и они хором крикнули нам в ответ:

— Кабаран-чебуран!

Наше счастье, что экомобиль был открытым, иначе мы бы задохнулись от вони, которую источали головы Петруччио и Евы. Только мы двинулись к окраине, я обнаружил, что оставил в деревне сумочку-барсетку. Ничего важного в ней не было, но все-таки было жалко. Попросив высадить и подождать меня, я побежал обратно в деревню.

Картина, которую я там увидел, поразила меня. Аборигены обливались водой из шланга, смывая ритуальные узоры. Кое-кто из них, уже умывшись, натягивал нормальную цивильную одежду. Увидев меня, один из них крикнул на чистейшем английском:

— За сумкой?

— Да, — отозвался я.

— Вот, возьми, — протянул он мне мою барсетку, — а я уж думал, придется искать тебя в отеле.

— Вы здесь не живете? — догадался я, указывая на бамбуковые хижины.

— А ты бы стал тут жить? — добродушно улыбнулся абориген.

— А это, — указал я на валявшуюся у него под ногами юбочку из листьев, — одеваете только для туристов?

— Рабочая одежда, — кивнул он. — У вас ведь тоже есть своя сценическая одежда. Я видел один ваш концерт по стерео, если бы вы в том же самом вышли в город, вас бы замели копы.