Ф. Н. Плевако - [12]

Круг их деятельности был чрезвычайно широк, с его развитием в качестве действующих лиц выступали все новые и новые лица.

Деятельность всех их была направлена главным образом на имущественные преступления.

Члены этой группы выдавали себя за богачей, за чиновников, занимающих высокие места.

По приезде в какой-либо город им очень скоро удавалось внушить к себе доверие и получить необходимые связи. Тогда начиналась их деятельность: они объявляли свободными места на своих заводах, нанимали служащих, брали с них залоги; они продавали несуществующие земли, учитывали безденежные векселя, продавали чужое имущество. Для внушения своим клиентам доверия они имели в своем распоряжении подложные билеты на вклады в различных банках. Билеты эти они закладывали и продавали.

Путем такого рода преступных действий они получили около 300 000 рублей.

Всеми этими лицами, в числе 45, получившими название «червонные валеты», в течение 8 лет, с 1867 по 1875 год, было совершено 56 преступлений в Москве, Петербурге, Туле, Тамбове и Н. Новгороде.

Судились они в Московском окружном суде с участием присяжных заседателей. Заседания происходили с 8 февраля по 5 марта 1877 года.

В числе защитников - Ф. Н. Плевако, защищавший Мазурина.

* * *

Речь Ф. Н. Плевако

Я не хочу, да и не должен, господа присяжные, злоупотреблять вашим терпением.

Я должен поступиться моим правом вот для этих десятков людей, среди которых много виновных, но много и невинных, много таких, над которыми тяготеют несчастно сложившиеся улики и не пускают их к свободе и счастью, много и таких, чье прошлое темно, от чьих дел отталкивает, но которые ждали и хотят вашего суда, хотят вам сказать, что и в них не погибло все человеческое, что и к ним не следует относиться безучастно, что и их не надо судить холодно, жестоко и бессердечно.

Защищаемый мною А. Мазурин не должен претендовать на это: с трибуны обвинения, откуда подсудимые привыкли слышать слово, от которого леденеет кровь в их жилах, слово, от которого умирает надежда увидеть дом и семью и когда-нибудь встретить светлое утро свободного дня свободным человеком, - с этой трибуны Мазурин услышал иное слово - животворящее, воскрешающее!…

Как звуки порванных цепей узника, как слово дружбы и любви отозвалось оно в его душе: ему верят, что он невиновен, ему верят, что руки его не совершали бесчестного дела, ему возвращают незапятнанное имя.

Это - счастье, ценность которого люди постигают только тогда, когда им грозят отнять его, разорвать, смять, погрести под тяжестью общественного приговора!…

Защита счастлива, что ей не приходится вести борьбы с обвинением, не приходится ставить подсудимого в томительное ожидание, кто из борцов одержит верх в вашем решительном ответе, что обвинитель уже сказал то самое по убеждению, что я должен был говорить прежде всего по долгу.

В числе оправдавшихся бесспорно первое место принадлежит Мазурину.

Он более чем невиновен: он - лакомая жертва в руках тех, кто, подобно древней распущенной римской черни, за хлеб и наслаждение поступается всеми правами и обязанностями, поступается тем легче, что приносит в жертву не свои, а чужие права, не свои, а чужие карманы.

Мне не нужно перечислять всех обстоятельств дела, чтобы убедить в этом.

Дайте себе отчет: человек, одаренный счастливою судьбою, весьма значительным состоянием, до сих пор сохранившимся, - имел ли он надобность поступать в общество, промышляющее обманами, чтобы добыть себе рубль на наслаждения? Могли ли те, с кем его мешают, принять его в долю, когда он сам, как богатый юноша, мог быть только целью их нападок?

От свидетелей вы знаете, что он - не дисконтер, что он, учитывая векселя Попову, учитывал лишь по приязни, не скидывая ни рубля.

Вы знаете от Петрова, что едва Мазурин узнал, что Шпейер обманом выманил у Еремеева вексель, как он уничтожил вексель и даже не искал вперед данных 2 1/2 тысячи рублей.

Вы знаете, что перед выдачей Мазурину векселя, для того, чтобы убедить его в богатстве Еремеева, от последнего взяли на имя Мазурина доверенность на управление домом, а Петров, поверенный Еремеева, показал, что никакого дома, который бы находился в личной собственности Еремеева, вовсе не было.

Очевидно, обман был направлен не против Еремеева, а против Мазурина; средство было пущено то же, какое уже не раз всплывало на свет в этом деле: доверенностью обманывали того, кому ее вручали.

Конечно, будь все эти данные в руках обвинителя, едва ли бы он привлек подсудимого.

Но я не виню, не осуждаю его.

Предприняв геркулесову работу - перечитать десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретив на пути ни одного светлого лица, ни одного светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости. Подвалы культурного мира, зараженные пороком, куда ему пришлось спуститься, раздражали чувство. Под этим общим впечатлением, под этой общей антипатией к среде, с которой пришлось столкнуться нравственно развитой личности блюстителя закона, в нем притупилась критическая способность, способность анализа отдельных явлений: все лица, все вещи казались грязными, хотя между ними попалась завлеченная случайно личность другого мира, другого склада.