Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - [336]
Новый взгляд на художника романиста повлек за собой и переоценку отношения к герою художественного произведения. Эйнштейн замечает, что в центре романа должен стоять человек, раскрытый не в его "характере", а в его "судьбе". В чем смысл такого противопоставления? По логике Эйнштейна, тщательно выписанный характер фиксирует внимание на частном, на "личных чувствах", что значительно "мельчит" героя, который "не должен быть своекорыстным и рассказывать свою биографию". Большинство современных Эйнштейну немецких романов, по его мнению, — как раз "фрагменты биографий". Между тем повествование должно строиться не на "жизнеописании человека", а на "времени", на движении эпохи, в которую герои живут и "творят свою судьбу". Иначе говоря, индивидуальная жизнь обретает искомую значительность "судьбы", если она связана с историческими судьбами человечества. В таком случае роман — уже не "фрагмент биографии", а "фрагмент, покоряющий своей мощью", каковым, согласно Эйнштейну, является и "Идиот" Достоевского.
Означала ли подобная характеристика романов Достоевского признание его реализма? Однозначного ответа на этот вопрос экспрессионисты не дают. Пинтус, например, считает, что Достоевский "уничтожает" реальность "грандиозным образом божества, поднимающимся из кратера событий"[2255]. С другой стороны, те, кто, подобно Наторпу, воспринимали метод Достоевского как "пророческое видение", не находили в нем общности с субъективизмом романтиков. Устами Достоевского, утверждает Наторп, говорит "вечный человек" — человек, "живущий, действующий и страдающий в наиреальнейшей действительности"[2256]. Отвергая эмпиризм, поверхностное копирование, экспрессионисты видели в творчестве Достоевского великую правду о человеке. Близость Достоевского к "жизни" подчеркивает и Нетцель в книге "Национальное своеобразие русского романа", написанной еще во многом с позиций неоромантизма. Книга вышла в свет в 1920 г. "Русский художник, — пишет Нетцель, — возвращает европейскую мысль к полноте переживания и таким образом вновь примиряется с жизнью. В этом — чисто духовное значение великого русского романа". По существу Нетцель имеет в виду универсальный характер русской литературы, ее тесную связь с действительностью. "Каждый великий русский писатель, — утверждает он, — никогда не признает искусство как таковое, как особую сферу жизни. Он всегда стремится быть активным участником жизни и добиваться определенных бесспорных целей, в которые он верит". Реализм русского романа и его высокий гуманистический пафос определяют, по Нетцелю, и его яркое национальное своеобразие (Нетцель даже предлагает ввести для обозначения русского романа особый термин "Russan" в противовес западноевропейскому "Roman")[2257].
Не удивительно, что при таком взгляде на русский роман Достоевский притягивал к себе крупнейших немецких писателей данной эпохи и влиял на их творчество. Влияние это прослеживается, например, в произведениях молодого Г. Манна, Л. Франка, Э. Барлаха, Т. Дойблера, А. Вольфенштейна и ряда других авторов, примыкавших к экспрессионизму и близких к нему. Остановимся лишь на тех случаях, где воздействие Достоевского подтверждается свидетельствами, исходящими от самих художников.
Открытие Достоевского следует считать крупнейшим событием творческой биографии А. Деблина (1878-1957), становление которого как писателя-романиста неотделимо от экспрессионизма. С 1910 до 1914 г. Деблин был активным сотрудником журнала "Sturm". С творчеством Достоевского Деблин познакомился еще в гимназии.
"Достоевский был первым, кто обрушился на меня в мои школьные годы <…> Вечерами я читал "Раскольникова" — днем нужно было зубрить Гете и Шиллера <…> Из этого времени я припоминаю еще мимолетное увлечение эстетического порядка — увлечение Софоклом и Гомером, но оно было недолгим. Оно бесследно исчезло в том огромном будоражащем потоке эмоций, который изливался из Достоевского. Ничто не могло устоять перед мощью этого потока. В нем был бунт, энергия, революция"[2258].
Встает вопрос: о какой революции идет здесь речь? Ответ на него можно найти в другом высказывании писателя.
"Мои главные и истинные впечатления восходят <…> к Достоевскому. Только такое могучее явление как русский писатель могло возвысить меня, как и других, над убогостью и банальностью литературы периода наших дебютов. Когда смещаются эпохи и возникает необходимость новых перспектив, основная задача состоит в том, чтобы открыть эти новые перспективы, отказавшись от старого. Здесь-то русский писатель и оказался для нас как нельзя более кстати
