Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - [308]

" Эти притязания расцениваются как вина, а она увязывается с "обособленностью" человека, с его одиночеством[1992]. К таким трагическим героям немецкий эстетик наряду с Фаустом (первой части трагедии Гете). Манфредом, Каином и К. Моором причисляет и Раскольникова.

В своем понимании трагического писатель-натуралист Карл Гауптман также исходит из "теории вины и возмездия, искупления". Правда, трагическую вину он ищет не в "противозаконном или безнравственном поступке", а в темпераменте человека, в непреодолимой силе инстинкта или же в человеческих слабостях. Так, приводя в пример Мармеладова из "Преступления и наказания", он видит трагизм в борьбе "истинно доброго начала" в человеке с его несостоятельностью, проявляющеюся в его слабостях и наследственных пороках. Другими словами, К. Гауптман трактует трагическое в биологическом аспекте[1993].

В своем подходе к Достоевскому К. Гауптман не был одинок. И другие натуралисты, анализируя Достоевского и его творчество, также руководствовались биологическим критерием. Например, Иоганнес Шлаф, один из основоположников немецкого "последовательного" натурализма, прямо заявляет: "Физиология-патология у Достоевского полностью раскрыты, проанализированы и разобраны вплоть до последнего вздрагивания малейшего мускула"[1994]. Впрочем, насколько можно судить, этот столь характерный для европейского натурализма принцип не сыграл существенной роли в восприятии творчества Достоевского. Главным в Достоевском для натуралистов был психологизм, и именно с ним, а не с физиологией увязывали они патологию и болезненность его героев.

Немецкая критика высоко оценила художественные достоинства романа "Преступление и наказание", где, как считает Генкель, "в полной мере проявились все грани своеобразного дарования писателя"[1995]. Одна из этих граней — "шекспировская смелость в обрисовках характеров"[1996]. Все герои, отмечает Г. Роллард, "представляют собой реальные, типичные, специфически русские характеры"[1997]. Брандес считает, что все они "почти без исключения <…> не уступают главному герою по выразительности и убедительности", что в романе "нет ни одного лишнего персонажа"[1998].

Однако Достоевского-художника критика принимает отнюдь не безоговорочно. Например, Генкель указывает, что русский писатель редко перерабатывал свои произведения.

"В этом их сила и слабость. Слабость — в художественном несовершенстве, сила — в свежести и непосредственности изложения, что отличает все его произведения"[1999].

Некоторые критики были даже склонны абсолютизировать эту "слабость".

Характерно следующее высказывание Брандеса:

"Будучи в высшей степени поэтом, он был в незначительной степени художником. Он не стремился достичь высшей степени совершенства <…>, а работал как простой публицист, и поэтому он всегда многоречив".

Отдавая дань мастерству диалога у Достоевского, критик замечает:

"Как только появляется авторская речь, исчезает искусство"[2000].

Цабель считал композицию "слабейшей стороной в таланте Достоевского"[2001]. Брандесу принадлежит также мнение о хаотичности построения "Преступления и наказания".

"Так, даже в лучшем его произведении ясно, что он в первой части ничего не знал о статье, содержащей изложение теории Раскольникова, которую он вводит во второй части"[2002].

В противовес Брандесу Конради восхищался "великолепной архитектоникой" "Преступления и наказания"[2003].

Немецкая критика признавала героев Достоевского типичными и "современными". Но вместе с тем она отмечала их необычность, исключительность, болезненность. Конради, к примеру, утверждал, что среди его героев преобладают "оригиналы"[2004], у каждого из них есть своя "идея фикс"[2005]. Критика отмечает необычайную интенсивность духовной жизни героев Достоевского. Брандес писал о Достоевском, что "его персонажи не знают состояния покоя"[2006]. Другой критик отмечает, что "Достоевского больше всего интересуют исключительные состояния души, непостижимое, а не нормальное и здоровое"[2007].

По-разному реагируя на несомненную болезненность героев Достоевского, некоторые критики признавали в нем "мастера патологической психологии"[2008]. Они объясняли это явление тоже по-разному. Одни усматривали его причину в болезни самого Достоевского. Эта точка зрения восходит к Брандесу. А Рейнгольд в этой связи говорит даже о научных интересах писателя[2009]. В целом же немецкие критики смутно угадывали или прямо указывали, что патологические моменты в творчестве писателя не сводимы к физиологии, а являются симптомами социальной болезни. Таким образом, в период раннего натурализма восприятие Достоевского протекает в Германии в основном под знаком его героя. Раскольников воспринимается немецкими натуралистами как современный герой, в котором для них воплощается "современный дух"[2010].

Успех "Раскольникова" пробудил в Германии интерес и к другим произведениям Достоевского. С середины 80-х годов начинается процесс активного усвоения его творчества. На немецком языке выходят не только все большие романы, но и повести и рассказы Достоевского[2011]. К 1895 г. общий тираж произведений писателя, изданных в Германии, достигает 60 тысяч экземпляров, из них 25 тысяч приходится на долю "Преступления и наказания" — весьма красноречивое свидетельство необычайной популярности романа.