Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - [284]

", органически, как ее неотъемлемый элемент, входит в "общую концепцию жизни" художника. Красота не просто "смягчает впечатление сама по себе, непосредственно", она, "отражая изображенное страдание, боль, слабость и смерть <…> дает еще рядом бодрящее и поднимающее представление о личности художника, о его душе, о его сдержанности…"[1799].

Создатель знаменитой скульптуры "жертв мертвящего змея" не забывал, по мнению Короленко, об этом основном законе искусства.

Поэтому фигуры охваченных ужасом смерти внушают зрителю не ужас и не отвращение, а здоровое сочувствие:

"Вы чувствуете силу, которая даст вам побуждение к борьбе за жизнь…"[1800].

"Истинно художественное отражение, художественный образ — полный, цельный, данный в верной перспективе, — утверждает Короленко, — всегда является произведением здоровым, то есть производящим нравственное, положительное действие на душу" и "подвигающим ее к положительному действию…"[1801].

Если же при чтении "в вас зарождаются разлагающие душевные процессы", если "вы увлекаетесь в область душевного тумана и слякоти", "тогда недостатков нужно искать в отсутствии полноты, перспективы и т. д., то есть в недостатках художественной концепции"[1802].

Исходя из этих положений, Короленко и обращается к "психиатрическому этюду" М. Альбова "День итога", который признает сильным и талантливым, но совершенно выходящим из сферы художественности.

Оставив место для предполагающейся цитаты из рассказа Альбова, Короленко спрашивает: "Узнаете вы этот язык?" и, характеризуя его как нервный, туманный, проникнутый какой-то аффектированной простотой, замечает: "Тот, кто так говорит <…>, не знает ни остановки, ни меры <…> Он <…> вслушивается в движение собственного сердца. И будет говорить долго, длинно, с повторениями, будет поворачивать каждое ощущение, возвращаться к нему, оттенять его еще раз. По временам этот голос немного окрепнет, зазвучит с какой-то мрачной твердостью, из-за туманных ощущений и слов вдруг сверкнет, как молния, сильное и мрачное чувство и исчезнет опять в тумане <…>".

"Так говорил и писал Достоевский", — утверждает Короленко и заключает: "Это своего рода мрачный лиризм разлагающейся и больной души. Когда дело доходит до такой степени, до ощущений такого рода, — это уже конец художественности. Тут художник не отражает, не изображает, а пишет скорбный лист собственной души, не поучает, а заражает читателя"[1803].

Такое художественное произведение, но мнению Короленко, напоминает, отражение горящего предмета в зеркале, сделанном из легко воспламеняющегося материала. В ясной поверхности зеркала, — пишет он, — "вы видите изгибы пламени, видите его цвет и блеск, его угасание или разгар <…> Но представьте, что зеркало сделано из неогнеупорного материала, и оно само вдобавок начнет поддаваться более глубокому действию огня. Оно начнет спекаться, по нему пойдут пузыри, наконец, оно вспыхнет само тем же пламенем. Результатом такого явления будет, во-первых, то, что по искаженной поверхности пройдут косые и фальшивые изображения и, наконец, вы отскочите с ужасом, чувствуя, что зеркало начинает палить вас, как пламя, и что из наблюдателя вы превращаетесь в жертву.

Художник представляет собой такое зеркало, пока оно не горит само. Лирик пессимизма и отчаяния — это зеркало горящее, от которого нужно держаться подальше…"[1804]

На этом рукопись обрывается. Многое осталось недосказанным. Но основные положения Короленко ясны.

Разумеется, отрицательные выводы, намечающиеся в статье, непосредственно относятся к Альбову, а не к Достоевскому, хотя определить, где в ней проходит грань, отделяющая одного писателя от другого, довольно трудно. Но построение статьи говорит о том, что Альбов интересует Короленко прежде всего как подражатель Достоевского. Не случайно критический этюд начинается с суждений о Достоевском.

Короленко и прямо пишет:

"…На примере талантливейшего из его последователей покажем его недостатки. Ведь известно, что обыкновенно недостатки мастера всего резче сказываются на его учениках"[1805].

Но в последующей части статьи Короленко предполагал говорить о преимуществах "мастера" и противопоставить его "ученику"[1806].

Весь ход рассуждений и прямо высказанные положения убеждают, что внимание Короленко привлекла одна из самых существенных черт творчества Достоевского: необычайная экспрессивность его изображений: или, как выражается Короленко, "сила художественного творчества"[1807], направленная при этом на изображение тяжелых явлений жизни. Хотя, по-видимому, Короленко рассуждает о критериях художественности вообще, в центре его размышлений на протяжении всей статьи — вопрос о принципах эстетического изображения горя, болезни, отчаяния, душевного разложения, смерти — всякого рода страданий, то есть тех жизненных явлений, которые составляют главный объект творчества Достоевского. В плане первого варианта статьи как важнейший его пункт прямо отмечена присущая Достоевскому "сила воспроизведения болезненных явлений"[1808]. Упоминанием об "этих ужасах, изображенных с такой силой"[1809], открывается и второй вариант статьи. Естественны здесь упоминания о Лаокооне, а также образ горящего предмета — выразительный символ катастрофичности запечатленных переживаний и событий, а также исключительной — "