Ёж - [2]

— Моя фазенда, — прокомментировал мой Сусанин и, видимо, собутыльник на этот вечер. — Жена умерла четыре года назад — рак. Понимаешь ли, у нас тут экология ни к черту, она у меня этот сад… все своими руками… а я все профукал, да и нет желания у меня ковыряться в земле, слесарь я, не пахарь, и никогда им не был. — Он говорил как-то отрешенно, без эмоций, говорил о годах минувших без намека на сожаление. Виктор, а именно так звали моего нового знакомца, открыл калитку и пошел впереди меня к одноэтажному домику, приютившемуся в дальнем конце некогда красивого, а ныне увядшего сада, покрытого толстым слоем неубранного снега.

— Здесь у меня банька, — он неопределенно махнул вправо, я проследил за его жестом и увидел приземистую баньку из почерневшего от времени сруба, — топить сегодня не будем, дров маловато на зиму заготовил, а покупать жаба меня давит, хожу в нее по расписанию, чтоб до весны дотянуть.

Мы вошли в дом. Это был обычный деревенский домик: длинные аляповатые «дорожки» в коридорах, пара ковров, приколоченных к стенам в большой комнате, выполняющей роль одновременно гостиной и спальни, железная сетчатая кровать у печи, большой деревянный стол, очевидно, доставшийся Виктору от прабабушки, у занавешенного окна, и столь же массивные стулья вокруг него.

— Располагайся, — Виктор кивнул на стул, — спать ляжешь тут (он указал на кровать), — а я на печи подрыхну, как в детстве у бабки. Люблю на печи спать, вспоминаю, когда мне было лет шесть—семь, я часто у бабки оставался, родители в «ночные» работали. Заберемся мы с ней зимой на печь, огонь потрескивает под тобой, а тебе тепло и уютно, бабка начинает храпеть через пять минут, а ты лежишь и думаешь. Думаешь о всякой ерунде, о том, как днем залепил снежком Маринке, чтоб она обратила на тебя внимание, о том, что летом тебе могут купить велик, потому что летом у тебя день рождения и бабушка уже второй год откладывает по трешке на него со своей пенсии. Жалею я о своем детстве, ой как жалею, Саня, сейчас на печь залезаю и думаю о том времени, о том, как мне было хорошо. — Я видел перед собой глубоко уставшего человека, казалось, морщины его стали еще глубже, а глаза и вовсе побелели. Сейчас он был где-то очень далеко, там, где хотел бы задержаться на всю жизнь.

Виктор достал из холодильника вчерашнюю картошку, мы присовокупили к ней купленную мной сырокопченую колбаску и начали уничтожать запас коньяка. Виктор пил его и морщился, ругая меня на чем свет стоит за то, что я уговорил его вместо «беленькой» пить этакую гадость заморского происхождения. Он много рассуждал о том, что русскому хорошо и что иностранщине смерть, и это был бы обычный вечер, который я скоротал в компании случайного собутыльника, любящего пофилософствовать, если бы не история, которую он мне поведал, изрядно выпив.

История меня очень заинтересовала. С юношества я увлекался поиском и исследованием заброшенных городов и деревень, крупных промышленных объектов и военных частей. Первый опыт индустриального туризма[1] у меня был еще в институте, я закончил третий курс и, устав от макро- и микроэкономических теорий, со своим другом Славкой решил отправиться в заброшенную больницу, что стояла в самом центре города. Больница, надо сказать, славилась страшными историями о призраках умерших постояльцев, которые бродили в обгоревших коридорах и пугали случайных ночных прохожих. Посетить городскую достопримечательность мы решили, естественно, ночью — для пущего эффекта. Славка, мой друг и однокурсник, раздобыл газовый пистолет — это была необходимость, так как здание бывшей больницы облюбовали бомжи, а чужой человек, оказавшийся на их территории, подвергал свою жизнь немалой опасности. Мы пытались прихватить с собой девчонок, но те наотрез отказались, большинство однокурсников, страшных ботаников, также решили не участвовать в нашей затее. В общем, отправились мы в больницу вдвоем, что подогревало нашу кровь еще больше и подхлестывало в нее адреналина. Мы вооружились фонариками, фотиками — на случай, если встретим настоящего призрака, пакетом с бутербродами и в полночь отправились в центр города к улице 8-е Марта, собственно, именно там и располагался заброшенный, полуобгоревший блок больницы. Местечко, скажу я вам, жутковатое. Свернув с центральной улицы, мы оказались в небольшом парке, сотни подобных парков окружают сотни же похожих больниц. Большое здание выплыло из темноты, когда мы почти уперлись в него носом. Яркие лучи выхватывали из темноты куски бежевой штукатурки, висящей на красном кирпиче, черные зияющие провалы окон без рам, на последнем этаже был сильный пожар, и языки копоти украшали его хаотичным рисунком.

— Шура, зря мы сюда приперлись ночью, днем надо было идти! — Слава говорил полушепотом, будто боялся, что нас кто-то услышит.

— Это была твоя идея. — Я старался имитировать приподнятое настроение и жажду приключений, получалось малоубедительно, но на Славку подействовало.

Мы влезли в первое попавшееся окно, собственно, плана больницы у нас не было, как-никак первый опыт такого предприятия, и мы точно не знали, куда идти. Вокруг валялось переломанное медицинское оборудование, куски мебели и горы битого стекла. Я, как истинный папарацци, извлек фотик и сделал пару кадров. Стены были исписаны первопроходцами, и это придало нам исследовательского настроения. Первый этаж был неинтересен, а потому покинут нами через несколько минут. Последующие этажи уже не нагоняли на нас столько жути, на самом верхнем мы встретили группку бомжей, которые не проявили к нам особого интереса, очевидно, «туристы» забредали сюда чуть ли не каждый день.