Ездовые собаки-друзья по риску - [30]

К моей пирамидальной палатке был пристроен входной коридор длиной около двух метров — тамбур, где, как в эскимосских хижинах, я и мои посетители могли снимать мокрую или засыпанную снегом верхнюю одежду. Там же я хранил свою кухонную утварь и провизию в нескольких ящиках. Этот тамбур снаружи закрывался пологом, прикрепленным к стойкам. Обычное входное отверстие в палатке могло оставаться открытым, но я закрывал его на ночь, когда хотел, чтобы меня не беспокоили.

Утром, открыв отверстие, я обнаружил, что Вапс лежит в коридоре, свернувшись в тепле клубочком, хорошо укрытая от непогоды, и ее сосут два серых щенка, появившиеся за ночь на свет в ее логове. Открытое ветру, и недостаточно безопасное для щенят, оно ей не понравилось, и она перебралась в единственное место, какое считала недоступным и разгулу стихий, и возможным врагам, поближе ко мне и к моей палатке…

Элен и Апалуток-Босс

Не у всех собак, однако, сильно развит материнский инстинкт, и не все яростно стараются уничтожить чужих щенят.

Пример тому нам довелось наблюдать во время первой зимовки на Земле Адели в 1950 году. Тогда экспедиция[17] под руководством Андре-Франка Лиотара ставила целью в числе прочего сделать географическое описание части Антарктики, открытой в 1840 году Дюмон-Дюрвилем.[18] Он провел там лишь сутки, так что берег Земли Адели обшей длиной около трехсот пятидесяти километров оставался до тех пор неисследованным.

Для изучения местности и для передвижений по зимнему припаю с целью сделать съемку берегов были необходимы собаки, и это несмотря на явные приметы технического прогресса, наличные гусеничные вездеходы, самолеты, а вскоре и вертолеты.

Я снова приобрел упряжки в Гренландии, в Якобсхавне. Но на сей раз у меня не было времени действовать так методически, как при подготовке к переходу через Индландзис в 1936 году. Когда упряжки прибыли во Францию, к ошейнику каждой собаки прикрепили ярлык с указанием ее клички. Увы, у ярлыков недолгая жизнь, поэтому многих собак члены экспедиции переименовали, причем они дали волю своей фантазии: Элен (по имени возлюбленной, оставшейся дома), Ифо (от il faut)[19] и т. д.

У Элен, черной собаки с рыжими подпалинами вокруг глаз и на животе, были темные выразительные глаза, немало говорившие о ее характере. Очень независимая, она тем не менее хорошо работала в упряжке; очень упрямая, была по-волчьи умна. Часто она убегала, чтобы с удивительной ловкостью и быстротой убить нескольких пингвинов не с целью съесть их, а просто желая получить удовольствие от охоты.

Если Элен отсутствовала, то можно было быть уверенным, что она отправилась «на промысел» и опустошает пингвинью колонию. Вернувшись через несколько часов, она стоически, не визжа, глазом на моргнув, переносила наказание. Понимала ли Элен, что заслужила его?

С дьявольской ловкостью она отвязывалась и прямо-таки выскальзывала из своего ошейника или освобождалась от упряжи. Сучек терпеть не могла, умела драться не хуже кобеля и нападала на любую самку, приближавшуюся к ее семи компаньонам по упряжке.

Элен была превосходной ездовой собакой. Лишь только на нее надевали сбрую, становилась удивительно послушной, ровно тянула в течение многих часов, не ослабевая. Если ей нездоровилось, скрывала это. Жорж Шварц, ее хозяин, видел однажды, как ее вырвало на ходу, но она не замедлила бега, а только отвернула голову в сторону и продолжала тянуть постромку.

На одном этапе она принесла несколько щенят, оставила их на льду и, не беспокоясь, что с ними будет, вновь заняла свое место. Их, конечно, тотчас же подобрали.

Лишь однажды Элен проявила слабость. Обычно она бросала своих детенышей подыхать или попросту съедала их. Шварц, которому хотелось иметь побольше черных собак, уже потерял надежду на то, что ему удастся когда-либо сохранить хоть одного ее потомка, и вдруг Элен летом снова ощенилась. Троих, как всегда, бросила, но четвертого, ко всеобщему изумлению, стала пестовать.

Чтобы оградить новую семью от всяких случайностей, хозяин запер ее в сарайчик для инструментов. Там, укрытая от ветра, удобно устроившись на старых мешках, Элен любовно выхаживала сына, защищая его от всех посторонних и даже от самого Шварца, когда тот пытался войти.

Однажды ночью все собаки принялись выть в унисон, побуждаемые к этому не то каким-то странным беспокойством, не то тысячелетним инстинктом. Элен попыталась присоединиться к ним. Придя в неистовство, прыгая как бешеная, она чуть не разнесла сарайчик, но выбраться из него ей не удалось. На другое утро ее нашли лежащей распростертой рядом со щенком, которого раздавило откатившееся запасное колесо.

Больше Элен никогда не заботилась о своих малышах.

Босс, о котором газеты много писали, когда в 1953 году мы привезли собак с Земли Адели, был в одной упряжке с Элен.

(Из-за отсутствия средств я был вынужден с 1953 по 1956 год прекратить всякую деятельность в Антарктике. Пришлось привезти во Францию собак экспедиции Марре, так как единственным другим выходом было перебить их. Один друг животных обещал заботиться о них. Но за неделю до прихода корабля в Марсель он был вынужден взять свое предложение обратно, и мы остались с двумя десятками собак на руках и без гроша в кармане. В отчаянии я телефонировал доктору Мери, который в тот же вечер обратился по радио ко всем любителям собак. Результат оказался сногсшибательным: на следующий день в пять часов утра вереница такси выстроилась в очередь у дверей нашего бюро (а пароход должен был прийти только через неделю). Все эти добрые люди думали, что им достаточно приехать, чтобы получить одну из наших собак. От огорчения они чуть не разнесли бюро. С этого же дня валом повалили письма, их набралось в конечном итоге около пяти тысяч. Для их разборки пришлось организовать целый отдел, ведь на каждое письмо нужно было ответить. Я сделал строгий отбор и оставил только наиболее интересные предложения, главным образом от зимних спортивных центров, желавших получить целые упряжки, а также от врача из Канталя д-ра Делора — он впоследствии посещал своих больных в сельской местности зимой на собачьих нартах.)