Эйзенхауэр. Солдат и Президент - [35]

На публике же Эйзенхауэр демонстрировал прекрасную способность скрывать свою усталость, жалость к себе и пессимизм. Он проводил еженедельные пресс-конференции и в оценке ситуации был неизменно оптимистичен. Как он объяснял Мейми, "когда возрастает напряжение, люди склонны выявлять свои слабости. Командующий должен скрывать их, и пуще всего скрывать сомнения, страх и неверие" *17. Насколько хорошо ему это удавалось, свидетельствует один из сотрудников его штаба, который писал в то время: "[Эйзенхауэр] — воплощение энергии, юмора, потрясающей памяти на подробности и всесокрушающей веры в будущее" *18.

22 декабря Эйзенхауэр отправился на фронт, где он хотел проверить все сам и, как он надеялся, отдать приказ о начале наступления. В сочельник он поехал на позиции. Продолжительный дождь превратил всю местность в болото. По бездорожью никакой вид транспорта пройти не мог, да и по дорогам ездить было почти невозможно. Эйзенхауэр решил отложить наступление, подождать хорошей погоды и новых подкреплений. Он сообщил ОКНШ, что "временный отказ от нашего плана полномасштабной операции является для меня самым сильным разочарованием в жизни", и назвал его "горьким решением" *19. Бросок к Тунису не состоялся. Впереди маячила долгая кампания.

Первый опыт командования войсками выявил как сильные, так и слабые стороны Эйзенхауэра. Самая большая его удача заключалась в организации совместной деятельности союзников, особенно в Штабе объединенных сил (ШОС). Нельзя не оценивать его способности общаться с людьми и следить за тем, чтобы британские и американские офицеры успешно работали вместе. Но в момент решительного наступления он не продемонстрировал того безрассудного порыва, который позволил бы ему овладеть тактической инициативой, и той личностной силы, которая вызвала бы прилив дополнительной энергии в других и позволила бы союзникам овладеть Тунисом и Сардинией. Он не принудил себя или своих подчиненных к наивысшему усилию; руководимые им операции не отличались решительностью и энергией.

Между 14 и 24 января Черчилль, Рузвельт и их штабы встретились в Касабланке для согласования стратегии на 1943 год, принятия соответствующих решений и обсуждения мировой политики. Эйзенхауэр приехал в Касабланку на один день, 15 января, чтобы доложить обстановку на своем театре военных действий. Первоначально он произвел плохое впечатление на Рузвельта, который заметил своему советнику Гарри Гопкинсу: "Айк какой-то дерганый". Гопкинс пояснил, что это следствие ужасного перелета (над Атласскими горами Б-17 Эйзенхауэра потерял два мотора, и пассажирам едва не пришлось прыгать с парашютов), гриппа и огорчения в связи с отменой наступления на Тунис *20. Он мог бы еще добавить озабоченность Эйзенхауэра своим будущим.

Эйзенхауэр зря волновался. Его доклад сочли удовлетворительным и исчерпывающим; Черчилль и Рузвельт согласились сохранить его на занимаемом посту. ОКНШ затем назначил генерала Гарольда Александера заместителем Эйзенхауэра по наземным операциям, адмирала Каннингхэма — по военно-морским силам, а маршала авиации Артура Теддера — по военно-воздушным силам.

Подобное решение проблемы устроило Маршалла, поскольку Эйзенхауэр оставался командующим; устроило оно и Брука, который готовил его, потому что оставляло контроль над текущим управлением в руках британских заместителей Эйзенхауэра. Бруку понравилось, как Эйзенхауэр организовал работу союзников в ШОС, но руководство военной кампанией удовлетворения принести не могло. "У него нет ни тактического, ни стратегического опыта, требуемого для таких задач", — говорил он об Эйзенхауэре.

Столь же откровенно Брук указал основной мотив поднятия Эйзенхауэра на уровень верховного командования объединенными силами: "Мы подняли Эйзенхауэра в стратосферу и разреженную атмосферу верховного командующего, где он сможет посвятить себя политическим и межсоюзническим проблемам, и в то же время мы поместили под ним... ваших собственных командующих, они займутся военной ситуацией и восстановят необходимый напор и координацию, которых так не хватало в последнее время" *21.

Все три заместителя были выше Эйзенхауэра по званию, его постоянное звание все еще было полковник-лейтенант; три звезды генерал-лейтенанта он носил на временной основе, хотя все его заместители имели по четыре звезды. Но Эйзенхауэр званиям и титулам никогда особого значения не придавал. Он намеревался работать со своими заместителями, не подчиняя их своей воле, но убеждая и сотрудничая, он собирался наладить с ними хорошие личные отношения, которые способствовали бы выявлению их талантов.

Он уже знал и любил Каннингхэма и прекрасно ладил с ним. В Касабланке у него была долгая беседа с Александером, который произвел на него хорошее впечатление. Эйзенхауэра, как и других, очаровало то, что Черчилль называл "легкой улыбчивой грацией и заразительной уверенностью" Александера.

С Теддером он тоже быстро сдружился. Когда их представили друг другу, Эйзенхауэр широко ухмыльнулся и протянул руку. "Еще один янки", — подумал про себя Теддер. Однако, когда Эйзенхауэр заговорил, Теддер решил, что "он говорит дело" *22. Мягкий и красивый Теддер без колебаний обнаруживал свои взгляды и сильные предубеждения. Во рту он обычно держал трубку, и количество выпускаемого дыма служило хорошим показателем испытываемых чувств. Подобно Эйзенхауэру, он предпочитал личные контакты и ненавидел совещания. Он останется с Эйзенхауэром до конца войны и станет самым влиятельным британцем среди близко знавших Эйзенхауэра.