Эйфория - [30]
В “Детях киракира” она описала для западной публики методы воспитания детей одной из народностей Соломоновых островов. В заключительной главе она рискнула вскользь сравнить американцев и киракира. Рукопись она предложила не университетскому издательству, а “Уильяму Морроу”, где ее сразу приняли. Мистер Морроу посоветовал ей несколько расширить сравнения, распространив их на пару финальных глав, что она и сделала с радостью, поскольку именно это ее интересовало больше всего, но такого рода мнение никогда прежде не высказывалось в этнографических исследованиях. Американцы, как выяснилось с момента публикации книги, не допускали мысли, что может существовать иной подход к воспитанию. Они были потрясены тем, что дети киракира в три года самостоятельно гребут в своих собственных каноэ, все еще сосут материнскую грудь в пять и, да, в тринадцать уединяются в лесу или на берегу с любовниками любого пола. Ее исследования оказались немножко слишком натуралистичны для среднего читателя, а ее теория, что взросление вовсе не должно быть полно страданий и бунтарского духа, потонула в возмущенных воплях. Фену нравилось, что книга принесла много денег, но он рассчитывал, что его имя будет у всех на слуху, а не ее. Сам он, однако, написал лишь коротенькую монографию о добу.
В заявке на получение финансирования она указала, что планирует продолжить изучение систем воспитания в примитивных культурах, но у там ее настигло новое искушение. Сначала она не смела надеяться, но появлялись все новые и новые факты: инверсия табу, дружеские отношения золовки с невесткой, акцент на сексуальном удовлетворении женщины. Вчера Чанта растолковывал ей, что не может навестить своего заболевшего племянника из отдаленной деревни, потому что тогда вульва его жены затоскует и пойдет на сторону. Они свободно пользовались словом “вульва”. Когда Нелл спросила, может ли пожилая вдова вновь выйти замуж, несколько человек в один голос воскликнули: “У нее разве нет вульвы?” Девушки сами решали, за кого и когда они выйдут замуж. Фен был не согласен с каждым ее выводом по этому поводу. Он сказал, что она просто ослеплена стремлением видеть желаемое, а когда она изложила доказательства, возразил, что даже если и так, то эта женская самостоятельность – временное явление, зависящее от нынешней ситуации. Киона вытеснили там с прежних территорий, на этих озерах племя поселилось совсем недавно с разрешения австралийских властей. Многие мужчины племени погибли, или оказались в тюрьме, или завербованы на рудники, говорил он. И то, что она наблюдала сейчас, это лишь временная аберрация.
Сегодня она решила начать с последнего дома. Обычно, когда она туда добиралась, времени уже не хватало, и заметки о семьях, там живших, были значительно менее обстоятельны, чем о прочих.
– Байа бан, – окликнула девочка из первого дома.
– Байа бан, Сема.
– Байа бан, Нелл-Нелл.
– Я не иду… – Нелл не закончила фразу, не знала слова “пока”. – Фумо, – припомнила она наконец. Позже.
– Байа бан, Нелл-Нелл.
Кажется, дома, мимо которых она проходила, пусты. Над крышами не поднимается дым, никто не высовывается из дверей поприветствовать ее. Позади домов играет детвора. Слышно, как кто-то с шумом продирается сквозь заросли, а потом дружный радостный крик – поймали. Раньше ее появление прерывало игру. Ребятишки, которые по утрам заходили к ней, бежали прятаться за дом, выглядывали оттуда, хихикали, взвизгивали. Но сейчас на нее не обращали внимания, даже не подбегали заглянуть, что у нее в корзинке. Теперь они знали, что она зайдет в каждый дом и они посмотрят на гостинцы позже.
От последнего дома на женской стороне поднимался дымок. Все пять очагов разожжены, изнутри доносился топот, напоминающий скорее беготню, чем танцы. Приглушенный ропот, но слов не разобрать. Не крикнув снизу, что она уже пришла, Нелл молча взобралась по лестнице. Топот стал еще громче, весь дом задрожал. Собравшиеся внутри люди, кажется, скандалили возмущенным шепотом.
“Нелл-Нелл ди лам”, – сообщила она, прежде чем отодвинуть занавеску у двери и войти.
Полумрак, все занавески опущены, она почти ничего не видела. Визгливая перебранка в дальнем конце длинного дома, шевеление раковин или камней в ожерельях, женщины перешептывались, их босые ноги постукивали по половицам. Малун поздоровалась с ней, предложила сок гуавы, как обычно. Глаза привыкли к темноте, она различила москитные сетки, развешенные вдоль всего дома, но только длинные, ни одной детской. Женщины – человек тридцать, гораздо больше, чем обычно, – расселись по полу. У некоторых на коленях рваные сети или недоплетенные корзинки, но большинство просто бездельничали. Такую картину Нелл множество раз наблюдала у мужчин, но никогда среди женщин. Женщины никогда не лодырничали. Кое-кто, приподняв голову, шепотом поприветствовал ее.
Вернулась Малун с соком. Лицо ее заливал пот. Влажность в доме превосходила привычную тропическую сырость. Передавая Малун подарки из своей корзинки, Нелл присмотрелась к ней внимательнее. Зрачки расширены, струйки пота стекают по животу. На лице странное, загадочное выражение, и она словно с трудом пытается сосредоточиться. Нелл искала следы бетеля, лаймового порошка, горчичных зерен – мощная комбинация, которую, как ей известно, использовали мумбаньо для наркотического эффекта, – но ничего не заметила. Либо здесь в ходу другие наркотики. Но они точно были под кайфом, без сомнений. Кое-кто не мог сдержать глупой усмешки, непроизвольно расползавшейся по лицу, как у ее братца, однажды приложившегося к отцовскому джину. Она чувствовала, как капли пота выступают на ее лице и бедрах. Она боролась с болезнями и травмами; она работала с людьми, которые только и делали, что лгали ей, издевались и смеялись над ее вопросами, которые игнорировали ее, дразнили. И все это, до последней мелочи, часть ее работы, но вот это тайное сборище потных женщин задело в ней некую чувствительную точку. Она подхватила свою корзинку и ушла. Пока она спускалась по лестнице, стояла тишина, но стоило ей отойти на пять шагов, как дом взорвался смехом.
Когда жизнь человека заходит в тупик или исчерпывается буквально во всем, чем он до этого дышал, открывается особое время и пространство отчаяния и невесомости. Кейси Пибоди, одинокая молодая женщина, погрязшая в давних студенческих долгах и любовной путанице, неожиданно утратившая своего самого близкого друга – собственную мать, снимает худо-бедно пригодный для жизни сарай в Бостоне и пытается хоть как-то держаться на плаву – работает официанткой, выгуливает собаку хозяина сарая и пытается разморозить свои чувства.
Прямо в центре небольшого города растет бесконечный Лес, на который никто не обращает внимания. В Лесу живет загадочная принцесса, которая не умеет читать и считать, но зато умеет быстро бегать, запасать грибы на зиму и останавливать время. Глубоко на дне Океана покоятся гигантские дома из стекла, но знает о них только один одаренный мальчик, навечно запертый в своей комнате честолюбивой матерью. В городском управлении коридоры длиннее любой улицы, и по ним идут занятые люди в костюмах, несущие с собой бессмысленные законы.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).