Эйфельхайм: город-призрак - [144]

Дитрих резко вскочил на ноги, отпрыгнув на два шага назад.

Он налетел на мельника, который как раз подался вперед, крича:

— Проснись, пьянчуга! — Управляющий и майер уже много лет одновременно соперничали и сотрудничали, питая другу к другу беззлобное презрение, которое часто окрашивает подобную близость.

— Что это? — спросил сержант Дитриха.

— Чума, — ответил тот. Макс зажмурился:

— Господи Иисусе!

— Мы должны отнести Эверарда в его дом, — сказал Дитрих. Но сам при этом не пошевелился. Клаус, обхватив себя руками, отвернулся. Макс стал пятиться обратно к господскому дому со словами: — Об этом должен узнать господин.

Крэнк Ганс растолкал их плечами.

— Элоиза и я отнесем его. — Крэнкерин, уже собравшаяся улетать, присоединилась к нему.

На холме напротив Иоахим бил в полуденный колокол, возвещая время трапезы для работающих в полях. Клаус прислушивался к звону какое-то время, а затем сказал:

— Я думал, что все будет куда страшнее.

Дитрих обернулся к нему:

— Что именно?

— Этот день. Я думал, он будет отмечен ужасными предзнаменованиями — нависшими тучами, зловещим ветром и раскатами грома. Однако сегодня самое обычное утро, и это пугает меня все больше и больше.

— Пугает только теперь?

— Jа. Дурные знамения означали бы Божественное провидение, каким бы таинственным ни казался Его промысел; гнев рассерженного Создателя можно было бы отвратить молитвой и покаянием. Но это просто случилось. Эверард заболел и свалился с ног. Не было предзнаменований; потому причина болезни могла быть естественной, как ты всегда и говорил. А против природы у нас нет прибежища.

В доме управляющего они смахнули книги и описи со стола, положив на него Эверарда, словно сервируя молочного поросенка. Его жена, Ирмгарда, уронила голову на грудь и крепко обхватила себя руками. Приказчик начал брыкаться и извиваться, а его лицо теперь на ощупь просто пылало. Дитрих стащил с мужчины рубашку, и все увидели нарывы на груди.

— Ящур, — с облегчением выдохнул Клаус.

Но Дитрих покачал головой. Сходство было велико, но все же это были не волдыри от «болезни чесальщиков шерсти».

— Клади ему на лоб смоченные холодной водой тряпки, — сказал он Ирмгарде. — И не касайся волдырей. Когда он захочет пить, не давай больше нескольких глотков. Ганс, Элоиза, давайте отнесем больного в постель.

Эверард завыл, когда его подняли со стола, и крэнки едва не выронили свою ношу.

— Элоиза останется с ним, — объявил Ганс. — Ирмгарда, не приближайся. «Маленькие жизни» могут путешествовать в слюне, другие — при прикосновении или дыхании. Мы не знаем, с каким случаем имеем дело здесь.

— Должна ли я отдать своего мужа заботам демонов? — спросила Ирмгарда. Она теребила свой платок, но не подходила к кровати. Ее сын, маленький Витольд, вцепился в юбку матери и широко раскрытыми глазами смотрел на извивающегося отца.

Выйдя из дома, Клаус повернулся к Дитриху:

— Эверард никогда не приближался к моему тестю.

Ганс махнул рукой:

— «Маленькие жизни» могут разноситься ветром, подобно семенам некоторых растений. Или же могут передвигаться на других животных. Каждая разновидность перемещается по-своему.

— Тогда никто из нас не в безопасности, — запричитал мельник.

По двору застучали копыта, и мимо галопом пронеслись Тьерри со своим юнкером, пуская лошадей прямо через невысокие каменные ограды и рвы, окружавшие наделы. Клаус, Дитрих и Ганс смотрели, как они проносятся по деревне и дальше по полям, где отдыхающие крестьяне дивились зрелищу и, еще не зная причины, криками восхищения приветствовали искусство наездников.

Но с вечерним Анжелюсом известия услышали все. Люди, возвращающиеся с полей, без лишних слов бежали домой. Той ночью кто-то бросил камень в цветное стекло, которое Клаус некогда с такой гордостью вставил в окно. Наутро никто не рискнул и высунуться на свет Божий. Селяне выглядывали на пустынную улицу сквозь деревянные ставни, как если бы чума только и ждала, чтобы опалить своим отравленным дыханием всякого, кто осмелится показаться наружу.

* * *

После того как на следующее утро Дитрих отслужил мессу, которую слушали только Иоахим и крэнки, он отправился прогуляться к гребню холма, посмотреть на виднеющуюся в ночной мгле деревню. В кузнице под ним было темно и холодно. В утреннем воздухе раздавалось только ритмичное потрескивание — от медленно проворачивающегося вхолостую мельничного колеса Клауса. Петух криком поприветствовал восход солнца, а овца из пораженного мором стада жалобно заблеяла над павшими ночью товарками. Легкая мгла лежала на полях, белая и изящная, словно крученая кудель.

К нему присоединился Иоахим:

— Похоже на деревню мертвых.

Дитрих осенил себя крестным знамением:

— Да отвратит Господь твои слова.

Вновь настала тишина, пока монах не заговорил вновь:

— Нужна ли кому-нибудь помощь?

Пастор махнул рукой:

— Какую помощь мы можем оказать?

Он отвернулся, но Минорит схватил его.

— Утешение, брат! Телесные болезни — малейшие из невзгод, ибо все они закончатся со смертью, а смерть это пустяк. Но если погибает дух, то все пропало.

И все же Дитрих не мог двинуться с места. Он обнаружил, что боится чумы. Media vita in morte summus.