Европейские негры - [26]

– Но вы думали, что это будет не так скоро. И я не нарушил бы вашего запрещения быть у вас; но я должен был посетить вашего батюшку по делу, о котором он говорил вам.

– Да, знакомство с вами уже начинает приносить мне огорчение. Мои подруги заметили, что вы иногда дожидаетесь меня на театральном подъезде, когда мы садимся в карету после спектакля, и жестоко смеются надо мною, даже обижают меня; ведь за мною этого прежде не замечали; я держала себя так, чтоб нельзя было подумать ничего такого. Теперь говорят, что я притворщица, что я хуже всех. Да, вижу я, начинает сбываться то, что предсказывал мне наш лакей. Он товарищ батюшки по школе, и любит меня. Когда он однажды заметил вас, он привез меня домой последнюю, высадив по домам всех; отослал карету, остался со мною на лестнице и долго, долго говорил мне, что из этого будет. Да, он говорил правду: вот уж его слова сбываются. «Сначала» говорил он, «вы будете поджидать меня на улице, и не так часто, потом чаще, и наконец каждый день». Это так и было. «Потом» говорил он, «вы под каким-нибудь предлогом проникнете в нашу квартиру – и потом… потом я буду много плакать, вечно плакать». Боже мой, защити меня!

И, закрыв лицо руками, бедная девушка ушла в другую комнату и долго плакала. Артур, взволнованный словами её, в которых так много было правды, задумчиво опустил голову на стол, и малютка, брат Клары, пользуясь тем, что гость выпустил из-под руки бумагу, схватил этот лист с огромною, страшною змеею и начал кричать и прыгать от восторга, что ему нарисовали такую славную змею. Отец проснулся на этот шум, и должен был любоваться на удивительную змею.

Живописец, простился с добродушным стариком и, сходя по лестнице, думал: «При первом же посещении – заставить плакать и нарисовать змею – дурные предвещания! Впрочем, что за вздор, можно ли быть так суеверну?»

А пока Артур сидел у Штайгера, девица Эмилия Вундель долго занималась на лестнице выбиванием платья и книг, но молодой человек не являлся на лестнице. Наконец пришла домой Клара, и тогда девица Эмилия покинула свою позицию и, хлопнув дверью, проворчала: «Ну, да! жди вот! Известная история! А старая дура (это относилось к заботливой матери) выдумала, что не к ней, а к её отцу! Ну, Клара, хороша же ты! Я, признаюсь, всегда от тебя этого ожидала. Сначала все делала потихоньку, а теперь бросила всякий стыд! Да и чего ждать от танцовщицы?»

III. Репетиция живых картин

Г. Эриксен, отец Артура, разослал от имени своего и своей супруги к избранным знакомым приглашения участвовать в живых картинах. В кругу этих знакомых целую неделю господствовало невообразимое волнение. «Получу я приглашение, или нет?» твердили про-себя десятки более или менее прекрасных (по собственному мнению) девиц. «Неужели они осмелятся не пригласить моих дочерей?» твердили про-себя десятки более или менее почтенных (по общему мнению) дам. В городе давно уж не было живых картин; г-жа Эриксен восстановляла это прекрасное изобретение, и общее желание получить приглашение свидетельствовало, что она угадала дух и потребности современного человечества и, подобно всем людям, угадывающим эти потребности, необыкновенно возвеличилась в глазах общества. Сколько визитов было сделано ей в-течение недели, предшествовавшей окончательному составлению списка приглашаемых! Сколько отцов и братьев являлось, по приказанию матерей, жен и дочерей, в её ложе! Она испила полную чашу торжеств.

Только Артур иногда возмущал ее своими замечаниями, что нельзя давать роли в живых картинах дочери такого-то важного сановника, потому что она очень-дурна; и надобно пригласить к участию дочь такого-то, далеко не столь важного чиновника, потому что она – диво античной красоты. Но эти безразсудные мнения были без жалости отвергаемы. Важна была уж и та уступка, что г-жа Эриксен согласилась взять костюмы из театра. Впрочем, необходимость этой уступки была вынуждена желанием пригласить дочерей какой-то необыкновенно-скупой дамы, которая прямо сказала, что не может тратиться на костюмы.

Вот настал и день первой репетиции. В зале были сделаны нужные приготовления. Хозяйка важно сидела на софе; вокруг неё собралась вся семья, кроме мужа, который сказал, что ему некогда: его сердце не лежало к великосветским затеям жены, которая не считала нужным обращать внимание на его предразсудки.

Все молчали; только в стороне Альфонс вполголоса жаловался, по обыкновению, Артуру на свою жену, которая не хочет заниматься ни хозяйством, ни детьми.

Репетиция была назначена в три часа. Теперь была уж половина третьего. Вошел слуга и подал хозяйке два письма. Г-жа Эриксен, прочитав одно, передала Артуру. Записка эта была следующего содержания:

«Любезная madame Erichsen! Вы знали, какое удовольствие доставило моим дочерям ваше доброе приглашение участвовать в живых картинах, и для меня было чрезвычайно-трудно решиться отклонить это предложение, делающее мне столько чести. Я не сомневаюсь, что, при участии в этих картинах таких прекрасных особ, как супруга доктора Больца, вам будет легко заместить роли, предназначавшиеся моим дочерям, которые незнакомы и не будут знакомы с г-жею Больц, потому и не могут являться перед обществом вместе с этою прекрасною особою. Это, конечно, нисколько не может поколебать дружбы, которую всегда питала к вам ваша