Европейская новелла Возрождения - [21]

— Не пора ли нам возлечь?

Тут возле двери комнаты им повстречалась служанка донны, которой стало жаль Джаннетто; она приблизилась к нему и тихонько проговорила на ухо:

— Сегодня вечером притворись, что пьешь, а сам вина не пей. Джаннетто все понял и с тем вошел в комнату. Донна сказала:

— Я знаю, вас мучит жажда, поэтому, прежде чем лечь спать, выпейте вина, прошу вас.

Вошли юные прислужницы, словно два ангела, с вином и сладостями, как обычно. Джаннетто молвил:

— Кто сможет удержаться и не выпить при виде столь прекрасных девушек?

Донна при этих словах засмеялась. Тогда Джаннетто взял чашу и сделал вид, что пьет, а сам пролил вино себе на грудь; донна же, поверив, что он выпил, подумала: «Ну что ж, снаряжай мне еще один корабль; этот ты уже прозевал». Джаннетто тем временем улегся в постель, чувствуя себя бодрым и с ясной головой. Ему показалось, что прошла добрая тысяча лет, прежде чем донна улеглась рядом с ним. При этом он повторял про себя:

— Теперь-то уж она моя!

И чтобы донна поскорее пришла к нему, притворился спящим и даже принялся храпеть. Завидев это, донна молвила:

— Прекрасно!

Быстро скинув одежду, она улеглась подле Джаннетто, который не стал мешкать, и, едва та оказалась под одеялом, как он, поворотившись к ней, обнял ее, говоря:

— Вот чего я столь долго желал!

С этими словами он даровал ей священную супружескую благодать и за всю ночь уже не выпустил ее из объятий. Донна осталась премного довольна этим и, проснувшись с зарей, повелела созвать всех баронов, рыцарей, множество прочих граждан и объявила:

— Джаннетто — ваш господин, а потому начинайте праздник.

Тут поднялся шум, крики:

— Да здравствует синьор! Да здравствует синьор! Ударили в колокола, заиграла веселая музыка; послали сказать всем остальным баронам и графам, жившим за стенами замка, чтобы шли поглядеть на своего господина. И повсюду началось бурное ликование. Когда Джаннетто вышел из комнаты, его тотчас произвели в рыцари, посадили на трон, дали в руки жезл и с триумфом и славой провозгласили господином. Ну, а когда наконец все бароны и дамы собрались при дворе, Джаннетто обвенчался с этой достойной дамой; и такое было шумное и веселое празднество, что невозможно ни рассказать, ни вообразить. Все бароны и синьоры города сошлись на это торжество танцевать, петь, играть, веселиться, сражаться в турнирах, — словом, происходило все, как это бывает на больших праздниках. Мессер Джаннетто великодушно одаривал всех шелками и прочими дорогими подарками, которые привез с собой.

А время шло, он возмужал, стал пользоваться уважением за свою разумность и справедливое обращение с людьми любого звания. Так и жил себе припеваючи, в празднествах, и при этом не помышлял о возвращении и даже не вспоминал, негодник, о мессере Ансальдо, оставшемся в закладе за десять тысяч дукатов у того иудея. И вот в один прекрасный день, расположившись со своей донной у окна, Джаннетто увидел на площади людей с пылающими факелами в руках; люди с дарами направлялись к церкви. Мессер Джаннетто спросил:

— Что это значит? Донна отвечала:

— Это ремесленники несут дары в церковь святого Иоанна, потому что сегодня его день.

Тут-то мессер Джаннетто и вспомнил о мессере Ансальдо, да так, что, изменившись в лице, отпрянул от окна и бросился расхаживать по зале взад и вперед, размышляя над сим обстоятельством. Донна спросила, что с ним случилось.

— Ничего особенного, — отвечал мессер Джаннетто. Тогда донна принялась допытываться, говоря:

— Я вижу, вы что-то скрываете от меня.

И столько всего ему наговорила, что мессеру Джаннетто пришлось поведать о том, как мессер Ансальдо остался в закладе за десять тысяч дукатов.

— А нынче срок истекает, — сказал он, — и я так страшусь, что мой отец расстанется с жизнью из-за меня, ведь если он сегодня же не вернет эти деньги, то у него отрежут фунт мяса.

Донна сказала:

— Мессер, немедля садитесь на коня. Возьмите с собой кого угодно, берите сто тысяч дукатов и отправляйтесь в Венецию, но только сухим путем, так будет скорее, нежели морем. Скачите что есть духу, и если ваш отец еще жив, то привозите его сюда.

Потому мессер Джаннетто тотчас велел трубить в рог и, взяв с собою деньги, вскочил на коня и пустился вместе со свитой в двадцать человек прямо в Венецию. Тем временем по истечении срока иудей разыскал мессера Ансальдо и заявил, что желает отрезать у него фунт мяса; однако мессер Ансальдо стал умолять, чтобы тот согласился отсрочить его погибель на несколько дней затем, что, если вдруг вернется его Джаннетто, то он, мессер Ансальдо, сможет хотя бы повидаться с ним. Иудей сказал:

— Так и быть. Я повременю с расплатой. Но пускай он хоть сто раз возвращается — я все равно отрежу фунт вашего мяса, как толкуют о том мои бумаги.

Мессер Ансальдо отвечал, что согласен. Весть о том облетела всю Венецию; все соболезновали мессеру Ансальдо, а многие из купцов вознамерились даже сложиться и заплатить эти деньги иудею, но тот не желал ничего слушать. Напротив, он желал свершить это душегубство, дабы потом говорить, что, дескать, умер самый богатый купец среди христиан.

Когда мессер Джаннетто стремглав ускакал, его донна, не тратя попусту ни минуты, переоделась в платье судьи и вместе с двумя слугами поспешила вслед за супругом. Тем временем мессер Джаннетто, добравшись до Венеции, явился прямо в дом иудея и с ликованием заключил в свои объятия мессера Ансальдо, после чего объявил иудею, что намерен отдать ему деньги — сколько причитается — и сверх того еще столько, сколько тот захочет. Иудей отвечал, что денег ему теперь не надобно, раз он не получил их в срок, и что он как раз теперь намерен отрезать фунт мяса у мессера Ансальдо. Вспыхнули споры и раздоры, и всякий в глубине души осуждал иудея. Но, как ни говори, а Венеция, будучи землей справедливости, не могла не признать и за иудеем полной правоты, а потому никто не осмеливался публично выражать свое несогласие с ним, и не оставалось ничего другого, как бить ему челом. Ради этого у него перебывали многие венецианские купцы, но он раз от разу делался все более непреклонным. Тогда мессер Джаннетто предложил ему двадцать тысяч, но тот отказался, потом дошли до тридцати тысяч, после того до сорока, до пятидесяти и, наконец, добрались до ста тысяч дукатов; тут иудей сказал: