Европа в войне (1914 – 1918 г.г.) - [125]

С начала до конца! Пока что мы наблюдаем только начало; но не нужно пророческого дара, чтобы предсказать продолжение и конец.

Сейчас задача сводится к тому, чтобы внушить народу, что война ему навязана противной стороной. Для этого необходимо во всем блеске представить миролюбие правительства Соединенных Штатов. Какой незаменимой фигурой является тут для империалистических заговорщиков президент Вильсон! Уж если этот патентованный «пацифист», с его ангельским незлобием, порвал дипломатические сношения с Германией, стало быть, вина целиком на ее стороне. Таким образом и от пацифизма никакого вреда, кроме пользы.

Пока еще биржевая пресса не смеет поднимать прямую травлю против немцев и всего немецкого: иначе слишком явно обнаружилось бы, что шакалы только и дожидались своего часа. Нет, нужно дать народу небольшой срок, чтобы освоиться с кризисом. Нужно на переходное время оставить массам некоторую надежду на мирный исход. А когда подготовительная работа мобилизации душ будет завершена, тогда из дипломатического центра будет дан сигнал, – и дьявольская музыка шовинизма развернется вовсю.

Мы это все пережили в Европе. Мы знаем эту музыку и ее нехитрые ноты. И наш долг – ваш долг, передовые рабочие! – ответить правящим нашей собственной музыкой: могучей мелодией Интернационала!

«Новый Мир»[286] N 905, 7 февраля 1917 г.

Л. Троцкий. У ОКНА

Через окно помещения нашей редакции я сейчас наблюдаю такую картину. Старик в рыжем истертом пиджачке, с гноящимися глазами и всклоченной седой бородой остановился возле жестянки с отбросами, порылся в ней и извлек ковригу хлеба. Старик попробовал хлеб руками, но хлеб не поддался, старик поднес окаменелость к зубам, потом несколько раз ударил ею о жестянку. Ничто не помогало, хлеб устоял. Тогда голодный гражданин республики, оглянувшись – не то с испугом, не то со смущением – во все стороны, запихнул свою находку под полу своего рыжего пиджачка и заковылял дальше по улице Святого Марка…

Мы предложили бы господам пацифистам, направляющимся в Вашингтон, захватить с собою этого старика с грязной бородой и гноящимися глазами. Он был бы сейчас очень уместен в Белом Доме. Президент Вильсон получил бы счастливую возможность разъяснить своему согражданину, какие именно его «международные права» и какую именно его «национальную честь» собираются охранять армия и флот Соединенных Штатов. Какая благодарная тема для медоточивой профессорской риторики президента!

Нужно только, чтобы старик не забыл захватить с собой в путь окаменелую ковригу, которую он нашел в сорном ящике – рядом со свечным огарком и дырявой подошвой…

«Новый Мир» N 926, 3 марта 1917 г.

Л. Троцкий. КТО ОТГАДАЕТ?

В Нью-Йорке выходит, как известно, несколько немецких буржуазных газет. Совершенно натурально, если американские немцы отдают в европейской войне свои так называемые симпатии центральным державам, и столь же натурально, если эти симпатии находят свое выражение на страницах немецко-американской буржуазной прессы. В течение всего времени войны немецкий Тряпичкин макал каждый день перо в чернильницу и выводил патриотические вавилоны: о коварстве англичан, о продажности французских политиков и о высоких нравственных качествах больших и малых Бетман-Гольвегов. Иногда Тряпичкин лютеранского исповедания совершал маленький плагиат^{25}: переводил потихоньку статью из лондонской или парижской газеты, ставил везде вместо кайзера «русский царь» и сдавал в набор. Сходило прекрасно, ибо патриотический Тряпичкин – совершенно интернациональный тип, и под какими бы градусами географической широты он ни находился, на каком бы языке ни писал, какому бы хозяину ни служил, – у него всегда одни и те же мысли и один и тот же стиль.

Все шло прекрасно до 3 февраля,[287] т.-е. до момента разрыва дипломатических сношений с Германией. Лихорадочная волна, начавшись у темени, прошла по спине Карла Тряпичкина, спустилась ниже колен и сосредоточилась в пятках. «Что же теперь будет? – спросил он себя с почти предсмертной тоской. – Ведь теперь я рискую оказаться на положении государственного изменника!». Тряпичкин, разумеется, прежде всего трус, а уже во второй линии, так сказать, публицист.

– Послушайте, Карл, – раздался вдруг голос шефа, вызвавший Тряпичкина из мучительного раздумья, – напишите на завтра статью на тему: «Сладко и почетно умереть за отечество»^{26}.

– За… за… за какое отечество? – спросил Тряпичкин. – Т.-е. за какое из двух: за германское или за американское?

– Вы болван, мой друг, – ответил кротко шеф. – То отечество далеко, а это близко.

Тряпичкин понял и просиял. «Все американские граждане, – писал он, – и мы, немцы, в первую голову должны сплотиться вокруг нашего президента и защищать наше отечество до последней капли крови…». И после этого он, почувствовав прилив жизнерадостности и аппетита, отправился ужинать.

– Вот они, буржуазные патриоты! – негодующе восклицал на собрании социалистический оратор; и он изложил подробно политические похождения Тряпичкина. – Мыслимо ли было бы, – так закончил он, – что-либо подобное в социалистической прессе?

– Увы, мыслимо! – раздался голос из угла. – Я знаю одну «социалистическую» газету, которая изо дня в день славила подвиги немецкого меча – «рубит направо и налево», – совершенно как немецкий Тряпичкин, – а затем призвала пролетариев отдать свою кровь, и притом «до последней капли», во славу американского меча!!.