Европа в столетие революций - [8]
Иными словами, перед нами образец политического и военного возвышения монархии, умело воспользовавшейся выгодной для нее политической конъюнктурой в соседних с ней территориях. Изменение этой конъюнктуры тотчас же обнаружило несоразмерность внешнеполитических амбиций внутренним возможностям этой монархии. Что же касается Польши - Речи Посполитой, то в ней королевская власть была в такой степени ограничена волей шляхты при крайне слабом развитии бюргерства, что достаточно было в сословно-представительном собрании - сейме - выступить одному ее представителю против намерений монарха, чтобы наложить на них вето.
Если же учесть, что королевская власть в этой стране была не наследственной, а выборной (сеймом), что она не располагала ни постоянной армией, ни централизованным административным аппаратом, то не будет ничего удивительного в том, что полновластие магнатов было здесь бесспорным, что не только закрепощенное крестьянство, но и города фактически находились в подданстве не короля, а шляхты. Таким образом, мы вправе заключить, что, являясь номинально монархией, Польша на самом деле представляла собой образец дворянской республики.
Обратим наконец внимание на крупные сдвиги в интсллектуальной жизни Европы XVII века. О направлении и существе их уже говорилось выше. Здесь же осталось заметить, что с первого взгляда новые явления и различных сферах духовной культуры могут казаться не только противоречивыми, но и нередко взаимоисключающими. Однако таково универсальное свойство культурноисторических эпох действительно переломных, обновляющих видение человеком окружающего его мира и самого себя.
Вторая половина XVI и первые десятилетия XVII века - это период так называемого позднего Возрождения, его заката. Хотя признаки исчерпания его духовной энергии стали очевидными уже во второй половине XVI века, смена культурно-исторических эпох произошла только в XVII веке, когда полностью раскрылся утопизм его социально-этического идеала и анахронизм его самосознания. Некогда столь обнадеживающе прозвучавший призыв «назад, к классикам» вылился в конечном счете в бездумный формализм и маньеризм. Господствовавшая в университетах препарированная схоластами логика Аристотеля превратилась к этому времени в основную помеху на пути к осмыслению нового человеческого опыта. Не столь еще давно распространенная вера в безграничные познавательные способности человека сменилась глубоким скепсисом в отношении самой этой способности. Отражение этой нараставшей волны скептицизма мы находим в «Опытах» Монтеня, посвятившего специальную главу обоснованию «ненадежности наших суждений», отличающихся «смутностью» и «неуверенностью».
Однако, серьезно подорвав авторитет чисто рассудочных умозаключений, скептицизм подготовил появление Бэкона, противопоставившего логике Аристотеля логику опытной науки. «Логика, которой теперь пользуются (т.е. логика Аристотеля.- М. Б.),- писал он в «Афоризмах»,- скорее служит укреплению и сохранению заблуждений… чем отысканию истины. Поэтому она более вредна, чем полезна». Развернувшаяся в начале XVII века научная революция заложила основы опытного знания. Открытия Галилея (1564-1642) и Кеплера (1571-1630), обобщившего в математических формулах накопившиеся со времени Коперника (1473-1543) астрономические наблюдения, создали новую механику и новую астрономию. Опытное подтверждение с помощью телескопа идеи о безграничности Вселенной и, следовательно, вывод о том, что Солнечная система - лишь один из бесчисленных звездных миров, в дополнение к смене геоцентризма гелиоцентризмом потрясли до основания традиционное мировидение. Вызванное этими открытиями смятение умов хорошо передал английский поэт Джон Донн:
Все в новой философии - смятенье,
Огонь былое потерял значенье.
Нет Солнца, нет Земли - нельзя понять,
Где нам теперь их следует искать?
Все говорят, что смерть грозит природе,
Раз и в планетах, и на небосводе
Так много нового, мир обречен.
На атомы он снова раздроблен,
Все рушится, и связь времен пропала,
Все относительным отныне стало.
Выдающуюся роль в утверждении нового естествознания и мировидения в целом сыграл французский мыслитель Рене Декарт (1596-1650), стремившийся привести учение о методе в соответствие с достижениями нового математического естествознания. В согласии с Бэконом Декарт усматривал высшую цель науки в завоевании человеком господства над силами природы, поставив их на службу его благу. Однако такая наука требует достоверных знаний, а не умозрительных спекуляций. Путь к ней лежит через сомнение, которое есть акт мышления, подтверждающий его достоверность.
